было также стать испытанием чувств? Когда двое расстаются, легче тому, кто уезжает. Новые встречи заглушают боль. А тому, кто остаётся, всё напоминает об утрате – старая фотография, которую случайно достаёшь из ящика, подаренная на праздник безделушка, запах духов, забытых в секретере, – и в памяти мгновенно всплывает всё, весь облик, привычный образ воскресает от макушки до пят, квартира превращается в клетку, в которой не находишь себе места, а разлука обрушивается, как стотонная плита. Не помогает ни включённый телевизор, ни открытая книга – всё, всё, уже всё кричит об одиночестве, и хочется плакать, плакать…
Это если была любовь.
И это первое время.
Пока с сердцебиением открывается ежедневная почта.
Пока теплится надежда, как под руинами разбомблённого города теплится жизнь.
А потом тот, кто остаётся, привыкает.
Остаётся пустота, которую он пытается заполнить, как брешь, обнажившую одиночество, он старается залепить, замазать, забаррикадировать чем попало проём, оставленный тем, кто ушёл; однако всё остальное – прежнее, те же стены, скрипы, запахи, обстановка привычная, и жизнь постепенно входит в русло. Обожжённый, увечный, он выбирается из ада и, как зализавший раны пёс, встаёт на прямую дорогу. Если только раньше не успеет наложить на себя руки. Он всё меньше думает, как такое могло случиться, всё меньше винит себя и почти не надеется на возвращение к прежнему, он уже не гадает днями напролёт, что происходит в душе у того, кто уехал, ему делается это абсолютно безразличным, неважным, при этом он предполагает на его счёт самое худшее – измену, предательство (и речь идёт даже не о духовной, а самой настоящей физической измене – ему уже настолько всё равно). Время действительно лечит, убивая наши чувства и мечты. Тот, который остался, отделается, таким образом, шрамами, как Дрёмышев, ставший после ухода Елены С. завзятым курильщиком. И теперь по утрам, не измученный ночью объятий, он уже не спит безмятежным сном младенца, а перепоясавшись фартуком, ни свет ни заря, привычно готовит кофе на одного, моет одну чашку и одну ложку, а в промежутке выносит мусорное ведро, куда вместе со скомканными газетами и схлопнутыми пакетами из-под молока вытряхивает пепельницу, полную окурков – все без следов губной помады. Не спеша потягивая кофе, он решает, что всё уже позади, что он свеж и подтянут, что больше не чувствует одиночества, с которым сжился, как рыба с водой, и теперь готов к новому дню своей жизни, сделавшей такой резкий поворот.
Он с аппетитом жуёт бутерброд.
А у того, кто уходит, всё только начинается. Свежие впечатления затираются, начинается сравнение, мучает ностальгия. Всё плохое уходит, а всплывают лишь мгновенья счастья – тихий смех, нежные прикосновения, разговоры без слов, – они заливают прошлое ярким светом, не оставляя ни одного тёмного пятна. Воспоминания не дают забыться в новых объятиях, и тогда начинается ад.
Это
