нам с кухни какао принесли, с печеньем… – забрав с маленького столика пустой стакан, из-под молока с медом, Джон, напоследок, перекрестил девочку:
– Спи спокойно, милая… – оставив стакан у двери, для лакея, он остановился у большого, полукруглого окна. Детские помещались в одной из башен замка.
Мрамор фонтана блестел под низким солнцем. Цила, в свитере и джинсах, бросала палочку черному спаниелю. Собака ластилась к женщине, Цила гладила длинные, шелковистые уши:
– У нее тоже есть титул, – отчего-то, подумал Джон, – Циона воспользовалась ее паспортом, чтобы проникнуть в Венгрию, войти в доверие к покойному фон Рабе… – он вспомнил улыбку Цилы:
– Ваша Полина очень похожа на Фриду, дочку тети Эстер. Да вы и сами видите, наверное… – Джон кивнул:
– Они родственницы, понятно, почему они похожи… – герцог постучал пальцами по стеклу:
– Ерунда. Даже если что-то такое и случилось, Циона избавилась бы от ребенка. Она еврейка, зачем ей отродье отъявленного нациста? Циона ненавидела фон Рабе… – в рыжих волосах Цилы играл закат:
– Она, наверное, обручена с кем-то в Израиле, – решил Джон, – просто не говорит. Там не принято долго вдоветь… – задернув гардины, на окне, герцог пошел в апартаменты жены.
В антикварном, венецианском зеркале, отражались распущенные по плечам рыжие волосы, черный шелк отделанного брюссельским кружевом пеньюара.
Ухоженная рука протянулась к мрамору раковины, повертела флакон: «Penhaligon’s Blenheim Bouquet. Парфюмеры, поставщики Ее Величества Королевы Елизаветы Второй». Мыло, в фарфоровой шкатулке, тоже пахло сандалом:
– Бритву он здесь не держит, – хмыкнула Циона, – он бреется в своих апартаментах… – муж обычно уходил к себе рано утром, когда Циона еще спала:
– Даже когда мы завтракаем в постели, он, все равно, потом идет в свою спальню… – пока Полина была маленькой, ее колыбель стояла в апартаментах Ционы. Она не могла пожаловаться на мужа:
– Джон менял ей пеленки, мыл, приносил мне для кормления. Всего лишь две ночи в неделю, правда… – Циона взяла свой лосьон, от Элизабет Арден, – но теперь его все считают прекрасным отцом. Он вообще очень убедителен, во всем. Все поверили, что у меня расстроены нервы, и мне противопоказан шум… – она прислушалась. В спальне включили радио:
– Шопен, – поняла Циона, – я играла этот ноктюрн. Волчонок сейчас в Лондоне, у него концерты с маэстро Менухиным, а ему всего пятнадцать лет… – девушка едва подавила желание швырнуть флакон прямо в зеркало:
– Проклятый мерзавец запер меня здесь, заставил отказаться от карьеры музыканта. Я разыгрываю гаммы с девчонкой, обрезаю розы и учу ее читать… – Циона не испытывала никаких чувств к дочери:
– Она мне не нужна, мне нужна только Фрида. Фрида мое настоящее дитя, от любимого человека, а девчонка пусть остается с отцом. Она,
