груди своего любимого плюшевого медведя. Мама взяла меня за свободную руку, и мы вошли вслед за папой в кафе. Он был прав: в зале яблоку негде было упасть, но собравшиеся там люди не ели – лишь некоторые торопливо пили кофе или колу. Они были чем-то обеспокоены, и над толпой витал тревожный гул множества голосов. Я почти сразу поняла, что случилось что-то нехорошее, и посмотрела на маму, но она лишь молча покачала головой и, прижав к губам палец, кивнула в сторону папы. Никаких разговоров без слов, никакого чтения мыслей – вот что означала эта небольшая пантомима. Именно на этих условиях отец согласился на переезд к бабушке. Мне, однако, оказалось достаточно просто прислушаться, чтобы понять, в чем дело. Я, правда, улавливала лишь отдельные обрывки фраз, однако за то время, пока официантка вела нас к свободному столику, мне удалось составить довольно полную картину происшедшего.
– …Он отсутствует уже больше сорока восьми часов…
– Господи, ему же всего девять! Он, наверно, ужасно напуган!..
– Бедняга Майк, он так тяжело это переживает. Ему кажется – это он во всем виноват!
Кто это – Майк? Наверное, отец пропавшего мальчика, решила я, когда мы заняли места в полукабинете. Он был рассчитан на шестерых, поэтому я посадила своего медведя на отдельное место, как будто он тоже человек и будет завтракать вместе с нами. За соседним столом сидели несколько полицейских, которые, наклонившись друг к другу, о чем-то вполголоса переговаривались. На столе перед ними была расстелена карта, в которую они то и дело тыкали карандашами и пальцами.
Наш заказ был совсем простым: «Омлет особый» для папы, французские тосты с повидлом для меня и овсянка маме. Мой медведь заказал горшочек липового меда, правда, только в моем воображении. Пока мы ожидали заказ, папа просматривал раздел вакансий в калифорнийской газете, которую бабушка Мэри прислала ему по электронной почте.
Наконец принесли еду. Я быстро расправилась с тостами и даже облизала пальцы, на которых осталось немного повидла. Мама к своей овсянке даже не притронулась – должно быть, потому, что она выглядела как оконная замазка и к тому же пахла масляной краской, но, возможно, маме было не до еды. Прихлебывая жидкий чай, она смотрела поверх моей головы в соседний полукабинет, где продолжали совещаться офицеры полиции.
Я обернулась. Оказывается, пока я ела, к полицейским подошел какой-то мужчина в обычной одежде. Садиться он не стал – просто стоял рядом. Глаза у него налились кровью и покраснели, словно он долго тер их кулаками или плакал. Я, впрочем, не сомневалась, что последнее вернее и что передо мной – отец пропавшего мальчика. Чтобы понять это, мне даже не нужно было читать его мысли: все это было написано у него на лице.
Я посмотрела на маму. Мне хотелось рассказать ей о своей догадке, но я сдержалась. Мама крепко сжимала в кулаке чайную ложечку, ее лицо стало неестественно белым, а взгляд – напряженным, устремленным в пустоту.
Папа
