ты не куксись, – снова стал обволакивать словесами он Лордиз. – У меня вовсе не было желания тебя или еще кого обидеть. Но, поверь мне, я говорю правду, потому что, считаю, имею на это право. И говорю для твоей пользы. Поешь ты плохо, но данные у тебя исключительные. У тебя сильный, красивого тембра голос. Я бы даже сказал – редкой силы и красоты. Но надо учиться дальше, надо работать. И тогда ты сможешь стать великой певицей.
– Спасибо, Александр, – пролепетала Лордиз.
– Не за что, – отмахнулся Драга. – Но вот когда пойдешь ко мне учиться, и когда я тебя научу всему, а, поверь мне, я знаю чему и как учить, вот тогда скажешь мне спасибо. И я его приму. С благосклонностью.
И вновь над столом повисло молчание, и снова Драгский удовлетворенно взирал на произведенный им эффект.
– Вы хотите меня учить? – едва дыша, прошептала Лордиз. Большие миндалевидные глаза ее переполнились слезами, которые, уловив огоньки светильников на стенах зала, засверкали на ресницах. – Вы меня…
– …приглашаю, зову, как угодно, – подхватил ее вопрос и ответил на него Драга. – Не торопись. Подумай. Я не спешу… пока…
– Мы подумаем, – вставил свое слово Фил. Его лицо оставалось невозмутимым, и что он там себе думал, сказать было сложно.
– Вот и подумайте, – благословил их Драгский. – Только не слишком долго, а то, знаете, я человек занятой… Да и цену себе знаю. Да. А вы идите, идите. Вам уже пора, я и так вас задержал.
– И думать забудь, – шепнул ей позже Фил. – Глаз на тебя положил, знаю я. Мастер на все готовенькое. У него таких, как ты каждый месяц по десять штук.
Но она разговор не забыла, и все думала, думала… Как ни верти, но выходило, что все, что сказал тогда Драгский – правда. Она знала это, она не собиралась лукавить перед собой, только не в этот раз, только не в этом. И учиться она хотела, потому, что вдруг осознала, что в пении видит свое будущее, свою судьбу. Она хотела быть певицей. Да и ничего другого, как выяснилось, она не умеет. А учиться у такого мастера, как Александр, об этом можно было лишь мечтать. Приходилось мечтать, довольствоваться мечтами, потому что Фил стоял на своем и был категорически против. Она же помнила, скольким ему обязана, и не знала, как решить вопрос полюбовно. Именно полюбовно. В любви было дело. Потому что, представив себе на минуточку, как уходит от Фила, она вдруг осознала, что любит его и никогда не согласится на такую потерю. Более того, через какое-то время она поняла, что безумно хочет от него ребенка. Ее женские часы сделали ход, механизм провернулся, рычажки зацепились и сдвинулись, и запущенный репетир пропел малиновым колокольчиком. Хочу ребенка, хочу, твердила она себе. Фил не особенно заморачивался этим вопросом, но делал, что мог, оказывал посильную регулярную помощь в решении ее проблемы путем создания проблемы для себя. И в этом был весь Фил: то, что составило бы трудность для любого другого, он перешагивал не замечая.
Ничего не получалось у них. Абсолютно
