смеяться по лимиту
И разговаривать в ночи глазами,
Которые, к тому еще, закрыты
И ждут от губ других слов сильных сами.
Я не хочу быть без тебя. Я знаю,
Мне без тебя ужасно будет плохо.
Но чувствую беду и понимаю,
Что на исходе праздников тех сроки.
А за спиною смех – сильнее, громче…
Нам дан последний шанс, чтоб сделать выбор:
Или слова прорвут безмолвье ночи,
Или… а, впрочем, снег печали уже выпал.
Бог с ними, с теми робкими словами!
Я слышу их, когда ты просто дышишь.
И я шепчу беззвучными губами:
«Ты нужен мне. Хочу с тобой, ты слышишь?»
январь 1990
Тупик
Ползёт змея браслетом по запястью,
Ласкаемая медленной рукою.
Я из разорванной души теряю счастье,
Еще не зная, что это такое.
Ползёт змея секретными путями
Сквозь горы слов к помешанному мозгу.
Тенями на стене танцует пламя,
Свеча горит, спуская нити воска.
Опять пришла ночь, нежная убийца,
Разрезав в хлам еще живое сердце.
Но в пустоту из раны кровь сочится,
И никуда мне от неё не деться.
И не вошло в разгар ещё веселье,
Блаженство высшей точки не достало,
А мне уже смеяться надоело,
От удовольствий я уже устала.
И собственный поступок не оправдан,
И истина уже не вступит в силу.
Любовь была единственной наградой,
Но я её на волю отпустила.
Я слышу горечь дармовой свободы,
Хотя на вкус она должна быть сладкой.
А в зеркале в тупик заходят годы,
Грозя традиционною разгадкой.
Всё выпито, поэт остался трезвым,
Продав строку обыденному ритму.
Не виноват тот, кто тогда был первым,
Обида прощена и позабыта.
Рассветный сон сбывается внезапно,
Чужие языки плетут молитву.
А верность разорвала цепи клятвы,
Со смертью юность проиграла битву.
Запрета нет – пророчить век печали
И жить не в келье, отрекясь от мира.
Мы сами себе кару назначали,
Когда покою отдавали силы.
Я так хочу на тот вопрос ответить,
Не расписавшись перед этим кровью,
Который зададут когда-то дети:
«А счастье, мама, что это такое?»
январь 1990
Я больше не приду
Я больше не приду к тебе,
Чтобы в глаза твои взглянуть.
Я
