ножом, я положил кусок мяса в рот и начал жевать. Мясо было пресным, сухим и совершенно не соответствовало своему внешнему виду. Складывалось впечатление что я ем бумагу, искусно выкрашенную талантливым художником-натюрмортистом. Однако, надо признать, что в этот момент вкус меня волновал в самую последнюю очередь.
– Убей свинью! Убей свинью! Убей свинью! – кричала Агафья Тихоновна подбадривая и подгоняя меня, а дракон лежа на полу всем своим видом выражал свое с ней согласие.
В тот момент больше всего на свете мне захотелось принять правила пока непонятной мне игры и подхватить:
– Убей свинью! Убей свинью!…
В то время пока я ел, в комнате начало происходить нечто необычайное и не поддающееся объяснению. Книги на стеллажах, появившиеся по мановению акульего плавника, оказались не настоящими, они, словно нарисованные, растворялись сами по себе, и краски стекали по стенам разноцветными ручейками. Дракон с все большей жадностью поглядывал на них, его зрачки вытягивались в линию, приобретая хищность, но он продолжал лежать на полу без движения. Драконий желудок был полон, а рептилиям, как известно, требуется провести определенное время в покое чтобы переварить пищу и снова стать голодными и подвижными. Да и можно было ли ему столько есть после сорока одного года вынужденной голодовки – тоже вопрос.
Агафья Тихоновна вскочила из-за стола и одним прыжком одолев расстояние до стены, быстро плавала вдоль нарисованных книжных полок, держа в плавниках различные пустые емкости, и ловко собирала в них стекающие краски. Для каждого цвета был свой сосуд.
– Не только свой сосуд, – обернувшись, она будто ответила на мои мысли, ибо вслух я ничего не произнес, – но и свое Время и свое предназначение. Да вы ешьте, ешьте.
– Аппетитно выглядит, но совершенно невозможно прожевать! – я старался отрезать куски как можно больше чтобы быстрее покончить с кушаньем, а размер куска мяса, сначала радовавший меня, теперь лишь огорчал, и даже немного пугал.
Агафья Тихоновна швырнула, как мне сначала показалось, в меня, но на самом деле – на стол, книгу Сенеки, как ни странно, не нарисованную, а вполне реальную, которую она вырвала с одной, еще не растворившейся полки и крикнула:
– Закусите вот этим. Или запейте. Быстрее, быстрее, пока краски не застыли, – она продолжала метаться, собирая цвета и объясняла на ходу, – если краски застынут, их потом не отскрести никаким растворителем. Ничто на свете не может отодрать застывшую краску. Ничто и Никогда.
Взяв в руки книгу со стола, я раскрыл ее на первой попавшейся странице.
«Всякое искусство есть подражание Природе».
Слова сначала выделились жирным шрифтом, потом отделились от страницы и, повисев немного в воздухе, с шумом сливающейся воды рухнули в стакан, который появился в лапах в один миг вскочившего с пола дракона. Жидкость была асфальтово-серого,
