и повернулся ко мне, на губах его играла какая-то двусмысленная усмешка.
– Женщин много, говоришь? А скажи мне, какой из них тебе не жалко было бы отдать Синцова?
– Ты что?! – Я возмутилась. – Ты что, думаешь, я его нарочно при себе удерживаю? Сашка! Ты ревнуешь, что ли? Уж от тебя не ожидала, ты же умный человек! Он мне друг!
Сашка рассмеялся, уже не сдерживаясь.
– Ишь как ты разошлась! – Он притянул меня к себе, погладил по голове. – И почему я тебя так люблю? Сам иногда удивляюсь.
– Так ревнуешь?
– Нет. Я имел в виду другое. Какую из известных тебе неустроенных женщин ты видишь рядом с Синцовым? С кем ему будет хорошо?
Сашка, как всегда, попал в точку. Перебрав мысленно всех знакомых кандидаток, я вздохнула: могу поклясться, ни одна из них ему не суждена. И не в них дело, а в нем. Так что, боюсь, до конца дней Синцов обречен ночевать на чужих диванах и кофе с коньяком пить в гостях, посматривая на часы. Сейчас я испытывала к нему болезненную нежность и жалость, особенно из-за того, что плечом ощущала мягкую Сашкину спину. Мы вдвоем, и того же непередаваемого чувства теплой близости родственной души я искренне желала своим друзьям, и Андрюхе в первую очередь; пусть и у него все будет так же, как у нас с Сашкой…
Синцов позвонил мне в субботу утром, на следующий день, когда я потягивалась в постельке, щелкая пультом и скача по всем телеканалам вместо зарядки, и еще не отошла от болезненной нежности, ему адресованной. И сказал только два слова:
– Ну, Маша!
И повесил трубку.
У меня внутри похолодело. Интонация, с которой эти два слова прозвучали, а главное, эти безжалостные короткие гудки в трубке, по-моему, могли означать только одно: я чем-то так нагадила Синцову, что он даже не считает нужным со мной объясниться и навсегда вычеркивает меня из списков живущих, забыв про наше боевое прошлое, про то, что когда-то был ко мне неравнодушен, и про то, какие хорошие вещи вчера говорил мне в минуты душевного расслабления.
Выходные прошли в атмосфере мрачных предчувствий. Нехорошие мысли об отчлененных головах, предсказанных Катушкиным, перемежались с пугающими соображениями о том, чем я насолила Синцову. Мой номер он, видимо, сразу после телефонного крика души загнал в «черный список», дозвониться ему за объяснениями я так и не смогла, а потом гордо плюнула с видом «не больно-то и хотелось», но кошки на душе скребли.
Если бы я знала вчера, что аккурат после моего предложения отключить трубку ему действительно стали названивать заинтересованные лица, чтобы сообщить об очередном преступном эпизоде Скромника (как я уже успела обозвать про себя нового маньяка)! Но не дозвонились. Уехав от нас, он так до утра и не включил телефон, просто забыл, потому что никогда раньше так не делал, не оставался без связи, а тут внял моему дурацкому совету… И в результате не попал на место происшествия в те важные первые часы, когда еще можно предотвратить утрату ключевых доказательств, найти то, что через пару дней уже скроется от глаз людских, и не дать свидетелям забыть тончайшие
