дыры, а каменный грохот, казалось, не прекратится никогда.
Свой приход с окормлением я получил – небольшую старую церковку. Неподалеку от нее земля загадочно просела, и посетители иногда останавливаются и озадаченно смотрят на этот необъяснимый и при этом столь недавний феномен. Некоторое повреждение пола в часовне устранено, а там, где начал свои раскопки мистер Фелл, уложен новый, более массивный камень. Теперь это его надгробие. Прихожан у меня немного, не так много и обязанностей. Я читаю. Пишу. Совершаю долгие прогулки по берегу моря. Иногда меня одолевают раздумья о том, как великая страсть к доказательству существования Божия подвигла мистера Фелла начать те раскопки. Возможно, хотя бы то, что он отыскал его противоположность, заставило его в последний момент изгнать жившие в нем сомнения. Я ставлю за него свечи, молюсь за его душу.
Манускрипты у меня изъяты и теперь, я подозреваю, упокоились в сейфе у епископа или же сданы на попечение его церковному начальству. Возможно и такое, что их пепел упокоился в его камине, а он паучьими пальцами набивает табак в свою трубочку и раскуривает ее в сумраке своей библиотеки. Как они обнаружились и каким образом оказались в распоряжении мистера Фелла, остается загадкой. Происхождение их неясно, а изъятие меня не трогает. Та пожелтелая бумага мне не нужна, поскольку вызывает память о существе. Она остается со мной, и ее не изжить.
Но порою, когда я в одиночестве нахожусь в церкви ночью, мне кажется, что я слышу, как оно копает там внизу – терпеливо и кропотливо, камешек за камешком, в бесконечно медленном темпе, но вполне результативно.
Ждать оно умеет. В конце концов, у него в распоряжении вечность.
Ольховый Король
Как мне начать эту историю? Можно: «Однажды…» – но нет, не подойдет. Такой зачин делает любую историю давней и отдаленной, а моя не такая.
Совсем не такая. А потому лучше начать так, как я ее помню. Это, если на то пошло, моя история – я рассказываю, я и пережил. Я нынче старый, но ума пока не растерял. Я все так же запираю двери на засовы, а на ночь закрываю и окна. По-прежнему осматриваю все тени на сон грядущий, а собак выпускаю вольно гулять по дому, чтобы, если что, унюхали его, если он явится снова, и я буду к нему готов. Стены у нас из камня, а факелы горят наготове. Ножи всегда под рукой, хотя более всего он страшится именно огня.
Из моего дома он не возьмет никого. Не похитит дитя из-под моей кровли.
Однако отец мой был более беспечен. Старые сказки он знал и рассказывал их мне, когда я был мальчишкой: сказки про Песочного Человека, который вырывает глаза у маленьких мальчиков, если те не спят; про Бабу Ягу – старуху ведьму, что летает в ступе и катается на ребячьих косточках; про Сциллу – чудовище морское, что утаскивает моряков в пучину и сжирает, но аппетит ее неутолим.
А вот об Ольховом Короле он не рассказывал никогда. Единственно, что он мне говорил, – это что нельзя ходить
