говорила мне как-то, что хотела бы видеть вас вместе с Гёте.
– Почему? – спросил Государь.
– Скажите почему, – прибавила Императрица.
– Потому что у вас античная и классическая голова, – ответила я, – голова Юпитера, а у Гёте также античная и классическая голова; Пушкин говорил мне, что это очень редко встречается.
Государь засмеялся:
– Правда, у меня голова Юпитера? какого же: Громовержца, Капитолийского или Статора? их много!
– Когда Ваше Величество разгневаны, то Громовержца, – ответила я, – а вообще – Капитолийского.
Государь засмеялся еще больше:
– У Гёте в самом деле голова Юпитера Статора, прекрасная голова. Он произвел на меня сильное впечатление своим спокойствием, своим серьезным и безмятежным видом; он внушает почтение своим спокойствием и простыми манерами. Я был еще очень молод, когда увидал его, мне еще не о чем было разговаривать с ним, я слушал старших. Я никогда не слыхал от него ни одной банальной фразы. Он говорил обо всем с оригинальностью гениального человека, человека с собственными, а не заимствованными мыслями. В один из вечеров он рассказал нам о своем свидании с Наполеоном и прибавил, что он был изумлен, когда узнал, что Наполеон читал «Вертера» с удовольствием.
«По-моему, – сказал Гёте, – он должен был только читать „Илиаду“ и „Неистового Роланда“».
Затем Гёте рассказывал, что у Наполеона была классическая голова, что он походил на бюст молодого Августа, а Байрон был похож на греческого бога. У Гёте была копия портрета Байрона еще очень молодого. Он нам показывал его.
– Ваше Величество видели Байрона в Лондоне в 1814 году? – спросил Жуковский.
– Мне его показали в парке; он сидел на скамье. Он поразил меня своей красотой, особенно своими глазами, лбом и ртом. Я прошел мимо скамьи, он встал и поклонился мне. Затем я видел, как он пошел, ужасно хромая, но он был так хорошо сложен, за исключением хромой ноги, что, даже прихрамывая, не был неграциозен. Говорят, он очень страдал от этой ноги. Байрон ненавидел регента, а так как этот принц внушал и мне такое же отвращение, как и моему брату, то Байрон стал мне еще симпатичнее, хотя я и не одобрял его образа жизни. Но и все общество того времени не заслуживало одобрения. Регент не любил никого, даже дочь.
– Расскажите им про тот вечер, когда у вашей сестры говорили о «Вертере», – сказала Императрица.
Государь улыбнулся и согласился.
– Я вижу, что это интересует Вечную Принцессу Жуковского, – сказал он. – Гёте спросил меня, что я думаю о «Страданиях Вертера» и о самом Вертере. Признаюсь, это меня смутило немного. Как в мои года высказать Гёте мнение о его книге! Но он настаивал, и я сказал, что Вертер показался мне слабохарактерным человеком, мнящим себя сильным, и что, может быть, Шарлотта была бы несчастна с ним, потому что она была женщина, желавшая и уважать, и любить в одно и то же время, и это чувство облагораживало ее. Представьте, что Гёте был очень доволен моим ответом. Он рассказал нам, что в Ветцларе он знал
