но она реагировала совершенно одинаково. По правде сказать, она только сидела на моей кровати абсолютно неподвижно несколько часов подряд, после чего благодарила меня, вставала и уходила. Иногда меня так и подмывало спросить Элис, зачем она это делает, но всякий раз я сдерживался. Она тоже имела право на свой секрет.
Даже если о нем все давно уже знали.
***
Так повелось, что наши комнаты оставались неприкосновенным личным пространством каждого. В них не стоило заходить без разрешения, никто из нас не позволял себе вломиться без стука или, того хуже, искать что-то в отсутствие хозяина. Тем не менее, мы все отлично знали, чем каждый занимался в свободное от работы время. Никто из нас не входил без спроса – но мы все порой звали друг друга в гости. Каждый мог полюбоваться на картины Хендрикса или коллекцию кукол, которые делала Хелен. Ларс и Макс были совершенно бездарны в области изобразительного искусства – но все знали, что один изучал классическую немецкую философию, а второй писал какой-то сложный компьютерный алгоритм. Что должен делать этот алгоритм, никто, кроме Макса, понять не мог – но его это совершенно не волновало. Как и в моем случае, увлечение Макса не требовало публики.
Единственным пространством, в котором никто никогда не был, оставалась комната Гектора. Даже Ларс, который с ним общался больше всего, никогда туда не заходил. Иногда из-за двери Гектора раздавался какой-то жуткий металлический скрежет, но никто из нас не решался проверить, что же там происходит. Гектор всегда выходил к нам с совершенно невозмутимым видом, а за его широченной спиной никто не мог хоть что-нибудь разглядеть. Однажды Макс предположил, что Гектор держит у себя в пространстве гарпию. Хелен с сомнением возразила, что совершенно непонятно, как он мог ее туда привести – но, сказать по правде, я бы не сильно удивился, если бы это оказалось действительно так. Конечно, людям полагалось гарпий бояться. Но в случае с Гектором все было с точностью до наоборот. Бояться стоило гарпиям.
Я не знаю, почему никто никогда не бывал у Элис. Даже Хендрикс, который в начале ее обучения общался с Элис больше всех, ни разу не входил в ее комнату. Если он хотел поговорить с ней, Элис выходила, плотно закрывая за собой дверь. Я не представлял, что она могла там прятать – но со временем мне пришла в голову мысль, что если кто из нас и мог держать у себя гарпию, так это именно Элис. И я не сомневался, что в ее случае гарпия не издавала бы никаких подозрительных звуков.
Несмотря на то, что Элис сильно изменилась внешне после той охоты, эти изменения, казалось, лишь проявили то, что скрывалось у нее внутри – насколько вообще можно было судить о том, что происходит у Элис внутри. Я не мог назвать ее скрытной – вполне возможно, что если бы кто-нибудь задал ей прямой вопрос, она дала бы на него не менее прямой ответ. Но никто из нас не рисковал задавать Элис прямой вопрос. Даже Хендрикс.
Мы не говорили с ней о том, что произошло. Во-первых, это было
