тотчас же придает моим несобранным мыслям хоть какую-то направленность.
– Вали уже. В пампасы вали. Сегодня не до тебя, – напутствую шепотом Дядю Гошу и легко направляю его тапкой в филейную часть. Головой тот уже миновал границу дверного проема. По моему представлению, пампасы где-то там. В смысле, в той стороне.
– Ах, ты…
Дядя Гоша хочет ответить чем-то столь же малоприятным, но мне неинтересно. Я с утра, пусть и повалялся вволю, все равно не расположен ни к чему живому. В том числе к живому обмену мнениями о любви и дружбе. Нарочито невежливо затворяю дверь, до последнего придерживая язычок замка – «кла…».
– Тсс! – одергиваю его, глупо поднося палец к губам.
Призывающий затаиться жест – не более чем смешная привычка. Умом понимаю, что глупо обращаться к двери, но палец и рот ума не слушают, хоть и находятся к нему близко. Проще говоря, ничего не могу с собой поделать: основал ритуал – следуй ему.
В конце концов, вся жизнь так или иначе соткана из нитей увиденного, придуманного, подмеченного, подсказанного, заученного. Твои собственные нити, если окружен не отпетыми дураками, обычно тоньше других. Должны быть такими. На них не только ты сам, но и прочие люди оттачивают мастерство жить. Поэтому их удел – часто рваться и становиться тем самым чужим опытом: увиденным, подсказанным, подмеченным, заученным… Или придуманным, если ты умудрился всех надурить. «Повторюшки наши хрюшки…» – крутится-вертится в голове явно неверно услышанное, возможно переиначенное. «Повторюшки» чужих и своих ошибок, нежно именуемых заблуждениями.
Все-таки мы произошли от обезьяны. Даже хрюшки. От какой-нибудь свинообразной обезьяны.
«Эк, куда тебя занесло, сын мой!»
«Мамочка, ты хотела, чтобы я встал? Я встал, если ты не заметила».
«Заметила».
«И то, что я ходячее доказательство правоты старика Дарвина, тоже заметила?»
«Уж в этом не сомневайся».
Все же уместнее вместо «доказательства правоты» определить себя «наглядным пособием». «Пособие» мне нравится больше, в нем уловим флер нужности, полезности. В обычной жизни это мое потребительское свойство ускользает от меня случайно подхваченным шлейфом волнующих женских духов. Иногда успокоительным под язык подпадает сомнение: а так ли уж я отличаюсь от остальных? «Что, если люди вокруг в общем и целом такие же, как и я, неприкаянные, невостребованные? Ну, может, чуть больше уверенности у них в себе, оттого они успешнее… Значит, совсем не такие».
«Вот и пофилософствовал от души. Привет тебе от Алкемона Кротонского».
«Подозреваю поименованного в наличии греческих корней. Прав?»
«Древнегреческих. Но в целом подозрения приняты. Он убеждал, что непостижимое опытом доступно только богам».
«Ох, не из их я числа, мама…»
«Это факт. Но значительно ближе к ним, чем обычные люди. Такова формальная сторона…»
