бывший-то?!» С Петрухой у него свои трудности. Мне частенько приходится «цыкать» на обоих, совестить «Ай-яй-яй…», а то и кулаком пригрозить: «А-та-та! Сейчас кто-то сменит имечко на Пожопеполучаева!»
Оба пакостника в этот момент испытывают нечаянную радость глубокого краткосрочного единения. Они упиваются в ответ на мои недобрые посулы откровенной иронией, не утруждая себя фальшивыми этюдами, будто их проняло.
«Что еще изволят их Высочество? Вы, ради бога, не смущайтесь, все будет исполнено. Как вы изволили… хм… по жопе кто там чего?» Ироды, одно слово.
– Скажи Гюльчатай, пусть откроет личико, – доносится настойчивое из банки.
– Ты же вчера ее видел, я помню.
– Так то вчера! Да и мутный я был какой-то, не своим глазом глядел. Сверить надобно. Наложить образы друг на друга на предмет совпадений.
– Наложить, говоришь?
Петруха чихает, и мне кажется, что крышка банки на мгновение резко вспухает по центру. И опадает тут же.
– Не-а, на резьбе крышечка-то. Добротно делают, поганцы, – себе под нос, почти неслышно воздаю заслуженное изготовителю.
С чего вдруг причислил рукастых иностранцев к «поганцам», сам не понимаю. Зависть, наверное. Вот так странно восхитился. На манер: «Во дают, суки!» Но с голландцами – табачок, вестимо, оттуда – «суки» как-то не склеились. Странно. Никогда, вроде бы, слепо перед Западом не преклонялся. И на будущее в мыслях такого нет. Хотя свалить бы туда – свалил. Но гордым и непреклонным по части непонятого величия своей Родины буквально во всем.
– Ну правда же, Сухов, будь человеком. Пожалей. Порадей другу верному. Я тут от своего чиха чуть не оглох. Инвалид теперь на уши.
– Ты после чего чихнул-то?
– Ну типа после просьбы образ девичий освежить.
– Ладно, – соглашаюсь. – С приметами не поспоришь. Гюльчатай, – говорю командным голосом. На мой взгляд, именно так следовало бы интонировать команды в адрес женщин Востока. – Ну-ка завязывай уже мучить Петруху. Не будь стервой, кажи ему азиатское свое лицо! Я кому говорю!
В банке, я слышу, усиленное сопение, вслед за ним цоканье языком, каким хвалят еду, подманивают чужих собак, не одобряют цену и нервируют храпящих мужей. Об этом я уже сегодня думал, щелчок замка навеял.
– Ну как тебе, Петруха?
– Погоди, не гони коней, дай рассмотреть получше. Гюльчата-ай… А чего это ты прыщавая такая, ёкалэмэнэ? Сухов…
– Ты, Петруха, про гормоны, про половое созревание слышал что-нибудь?
– Да ну… Ты чего… эта… Еще ни того, что ли? Ни разу вообще? Да ладно. Не верю. Сухов, а ты веришь? Она же из этих…
– Верю. Конечно, верю.
– Ну ты, Сухов, чувак… Доверчивый…
– Всё чем могу, Петруха. Рад, что ты оценил. А прыщи вскоре сойдут. Днями. Вот увидишь.
– Угу… Вопрос у меня к тебе, ты уж не взыщи за въедливость: а почему это, спрошу я, она тебя слушается, а меня нет? Сухов, блин. Ну-ка, ну-ка… колись! И с чего бы это прыщам быстренько сойти? Э-э… Ты чего натворил-то, красноармеец!
