за два до того, как Виктор приходил ко мне занять лаврового листа, забрались они, Виктор и другой яланский бич, по прозвищу Флакон, – Рая, уроженка Витебска, когда-то, говорят, учительница, а теперь просто сожительница Виктора, стояла на стрёме, – ночью в сарай к кержаку Артимону – не Артимон в Ялани говорят, а Артамон – Мерзлякову и уволокли оттуда пять пустых алюминиевых фляг. Увезли добычу в город, сдали, а на вырученные деньги купили пельменей, табаку и выпивки. После ещё за спиртом к Колотую бегали – тот-то и в долг даёт, правда, под процента. Зашёл у Виктора и Флакона за столом спор какой-то, на житейскую или на философскую тему, молва не уточнила, даже и за грудки друг друга будто похватали. Ушла Рая на кухню, вернулась оттуда с молотком и, подступив тихо сзади, ударила Флакона по темени – точку такую поставила в споре – русский язык преподавала в белорусской школе. Упал Флакон на пол без сознания, из головы у него кровь заструилась. Хозяева решили, что убили гостя. Завернули его в одеяло и поволокли к Куртюмке – тогда я их в потёмках-то и видел, – доставили до места, из одеяла там его вытряхнули и снегом забросали. Флакон – или раньше ещё опомнился, но притворялся мёртвым, чтобы не добили, или на самом деле после лишь очухался – встал и пошёл, и сразу почему-то к Колотую – жаловаться, мол, к тому направился. Как-то и память молотком ему вот не отшибло – прочная. Позвонил Колотуй тут же в милицию – все его племянники там работают – по-свойски. Приехали ночью, я уже спал, и увезли Виктора, Раю и жалобщика в город. Задарма с ними и Колотуй по своим делам прокатился. Продержали выпивох недели две, наверное, не больше.
Ну и ещё – про Артимона Мерзлякова.
Хватился тот утром фляг, рассказывали, пошёл по следу похитителей, до тракта по нему добрёл, а там и след их потерялся. Заподозрил Артимон Варфоломеич в содеянном Виктора и Флакона, ринулся было к ним, но тех, ему сказали, дома не было – так и конечно: ездили в город и добытое сбывали.
Вернулись, видно: дым-то над трубой – вернулись, значит.
Лёгок на помине:
Виктор прибежал. Телогрейка на нём расстёгнута, в снегу – падал, наверное, – дорожка от них до меня глубокая, узкая – бежать по ней неловко, а тихим шагом сейчас не пойдёшь – стужа не разрешает. В шапочке спортивной – на уши натянута, волосы из-под неё – только сзади. В валенках. Ботинки-то – совсем не по сезону нынче. Широко ноздрями, запыхавшись, раздувает – дым из них только, как у дракона, не вырывается. Отдал из горсти несколько листов лавровых, поблагодарил меня за то, что долг терпел я, и попросил взаймы теперь уж соли. Флакон принёс бутылку, говорит, картошку собрались варить, а посолить её и нечем. Улыбается. Не одолжишь, мол?
Одолжу.
Хотел было спросить, как у Флакона голова, жива-здорова, но вспомнил чьё-то: в чужие дела соваться – оплакивать чужих мертвецов, когда свой в доме смердит, – и не спросил, только подумал: пожалуй, целая, если к соседям в гости заявился.
Дал Виктору соли. Проводил его до крыльца. Двери за ним прикрыл плотнее.
Думаю:
