любишь – отпусти. – Валерий хлопнул друга по плечу. – А если не любишь – тем более отпусти.
Янович говорил и улыбался неуловимой внутренней улыбкой, которая исчезала только в особенно драматических случаях, а Ипатов, как всегда, кивал в знак одобрения.
Итак, первый год Гацко строчил письма в далёкую Америку, на конвертах писал по-английски Laura и требовал, требовал фотографий. На друзей Санька дулся. Крутые выискались, чтоб их. Взяли бы Ларку на работу в офис, точно бы не подалась за океан. Сами-то по бабам шастают, кобели, мелкие люди. Что они в чувствах высоких понимают! У Саньки сердце огромное, как у поэта, то стонет, то разрывается, только новая персоналка спасает: тетрис да «Принц Персии». С каждым новым уровнем от прирождённого оптимиста отступает меланхолия. Он стал ещё и почитывать сонеты и японские хокку, иногда даже цитировать, а в рабочем кабинете на полки с картонными папками втиснул несколько поэтических сборников с золотыми вензелями на обложках. Визиты в книжный магазин стали регулярными. Санька останавливался около полки с самыми солидными книжками и, окидывая покупателей взглядом живого классика, читал аннотации.
Работницы книжной торговли заприметили постоянного клиента в белом плаще, думали, что художник известный: на шее платок, на пальцах перстни. Поэтому здоровались первыми, а товар представляли из всей широты ассортимента. Санька, вглядываясь в лица продавщиц, беседовал с ними о хокку и впитывал по ходу восторг девушек. Но его утерянный образ так и не ожил в глазах ни у одной из них. Так, неприкаянный, Санёк забрёл наконец к стенду с национальной литературой. Ответственной за стенд оказалась Золушка в сером платье со школьным воротничком, которая показалась Саньке богиней. И всё потому, что в её наивных распахнутых глазах воссиял образ принца в белом, самого крутого в стране, и с каждой минутой образ становился всё грандиознее.
Золушку звали Дашей, ей минуло девятнадцать, а на вид никто не дал бы ей больше шестнадцати. Она получала зарплату, равную стоимости Санькиного будничного обеда, а дома, как и полагается Золушке, штопала колготы и проглаживала утюгом пробитые талончики. Поэтому Гацко казался ей космическим пришельцем высшей расы. Даша восторгалась каждым его словом, а от прикосновения рукава его белого плаща душа её будто выпрыгивала из тела в невесомость. Санька, как опытный ловелас, подхватил в воздухе это самое её тонкое тело и вместе с душой пригласил на ужин.
Домой он вернулся на следующий день, после работы. Пока Магда Даниловна гуляла с внуком по магазинам, Санька собрал походный рюкзачок и, встретив Любу на пороге, брякнул: «Всё. Без истерик. Я ухожу». Люба заплакала без звука, серёжки-цепочки в ушах задрожали: самое страшное, о чём она не позволяла себе думать, произошло.
Оставшийся вечер Магда Даниловна атаковала телефон Яновича, но пообщаться удалось только с его супругой. Та послала Магду Даниловну в сумме на восемь букв и обозвала её сына. С детства знакомая
