вперед по вектору – как будто он жил в каком-то вывернутом, пляшущем таймфаге. Шумно вздохнув, Юм сказал:
– Я был раньше на планетах, но тогда я ничего такого не видел. Я в другом режиме жил… – Посмотрел на Ние и пояснил: – Думал не так, видел не так. Вот на маршевом звезда – точка, то в таймфаге она же – луч.
– Ты уже приспосабливаешься. Ничего, привыкнешь.
– А я смогу снова стать тайм-навигатором? – ужасная все же тоска.
– Ты сможешь все, что захочешь, – улыбнулся, но как-то ненадежно, Ние. – Подрасти только сперва.
Чего хотеть? Чего вообще разрешат хотеть? Ведь будут как-то воспитывать, что-то внушать… Он не стал думать вперед. Только смотрел, как небо темнеет, вспомнил, что это называется – вечер, и опять спал с открытыми глазами.
И потом, когда они приземлились в сгустившейся темноте и шли сквозь пахучий шелестящий сад, он, как во сне, шел сам, легко шел, только крепко держался за руки Вильгельма и Ние. Какие-то люди спешили им навстречу. В доме, на ярком свету, Юм жмурился и жался к Ние, пока вокруг все шумно и непонятно радостно говорили, и нужно было знакомиться, потом вдруг наступил ужин, но есть непонятную незнакомую еду при всех этих незнакомых людях он не смог, и мерещилось, что где-то слева мигает беспокойный оранжевый огонек. Юм даже оглядывался, но увидеть его не мог. Все чужие разглядывали с совсем уж непонятным выражением в глазах. Так страшно стало, что он побоялся опозориться и, дернув Ние за рукав, подал знак из времен памперсов и немоты. Ние, извинившись, подхватил на руки и быстро унес в тишину далекой ото всех и всего маленькой комнаты. Помог с делишками, потом даже выкупал и одел в новую пижаму, унес в кроватку. Все, и пижама, и подушка, пахло незнакомо и страшно. Даже тяжело дышать. И воздух снаружи такой беспокойный. И – окно, страшное. Большое. На кораблях окон нет. Ние закрыл окно занавесками, сел рядом у кроватки прямо на пол, рассказал, что это комнатка специально для Юма, что сам дом большой, почти дворец, и вокруг огромный парк… Парк – ну, это цветы и всякие деревья, дорожки, чтоб гулять. Да, завтра пойдем. Да, вот твои сандалики. Завтра обуем и пойдем. Устанешь – понесу. Но ты молодец. Да, тут теперь будешь жить, а все эти люди будут о тебе заботиться. Нет, он сам никуда не уедет. И Вильгельм останется.
Стало легче. Ние уговорил поесть, и принесли тарелку с обыкновенной детской, на вкус совсем корабельной, сладкой кашей. Юм съел и захотел спать. Ние пообещал, что не уйдет. И вообще его комната рядом, не бойся. И, конечно, не ушел, пока Юм не провалился в темный, как сад снаружи, настоящий сон…
А теперь уже утро!
Когда пришел Ние, он, подергивая лопатками от жаркого потока солнца сверху, сидел, в пижаме и красных сандаликах, в клумбе под низким окном снаружи и сосредоточенно разглядывал цветы, старался вникнуть в смысл их неправдоподобной тонкой и точной окраски, нюхал и трогал нежные лепестки, и сияние всех этих сиреневых, голубых и красных цветов; их спутанные запахи
