не помнить? Еще пять минут назад – ведь не помнил же…
– Горе ты мое. Успокойся, – устало попросил Ярун. – Сташ тебе свое отцовство не навязывает. Сташ знает, что ты даже видеть его не готов.
– Я никогда не буду готов.
– Почему ты думаешь, что он тебя винит? Тебя? Юмушка, ты в капкане первых впечатлений жизни, только и всего. Да, твоему рождению сопутствовала смерть твоей матери – но ты-то в этом не виновен!
– Мне нельзя было вообще появляться на свет! – голову прожгло кошмарной тошнотворной болью, но Юм не шевельнулся, не вскрикнул.
– Юм, ты – надежда и спасение.
– Я не понимаю. Потому что все наоборот. Я, раз такой ужасный, хотел один быть… Но от него нельзя убежать. Без меня дальше никак, да? Столько всего надо сделать…
Его затошнило сильнее, все вокруг жгло и переставало быть, тело мертвело, вокруг, казалось, пахло кровью и лекарствами, и он скорее зажмурился, чтоб договорить все важное, все признание смертной вины своей, что чувствовал:
– Я поэтому буду слушаться. Я – Юмис. Надо, чтобы я работал, сделал, что он велит. Я все сделаю, что велит, – сердце распухло от боли и колотилось в горле, будто хотело вылезти наружу и убежать. Он затолкал его поглубже, стиснул. – Скажи ему, я не буду звезды… В смысле, ничего не стану без спроса… Нет, не то. Что я… А какая ему разница… – Юм хотел еще сказать что-то самое важное, самое больное, но лицо вдруг онемело, и он вдруг уснул.
0,3. Счастье – для хороших!
Айр был прекрасен.
Отпечаток чуда еще лежал здесь на каждой травинке, на каждом тонком молодом дереве, сиял в холодном сверкании глубоких полноводных рек и жемчужными тенями облаков плыл по зеленым бескрайним ландшафтам. Холодный воздух с гор вокруг космопорта обещал всем счастье, и Юм, глядя на пассажиров, прилетевших с орбитального терминала, наблюдал, как их глаза начинают сиять, щеки – гореть, а за плечами словно отрастают невидимые крылья. Какие-то счастливые дети бегали везде и звенели торопливыми голосами. Сам он что-то ничего такого же упоительного не испытывал, хотя очень чистый, хвойный, снежный воздух ему сразу понравился. Но это же не повод визжать, как вон те мальчишки, что скачут возле больших школьных коггов. К тому же тут так холодно… И вообще почему-то лицо немело, а кулаки стискивались, и потому он прятал их в карманы курточки. Он мерз.
Не намного опередив остальные терминальные катера, Ние привез его сюда, показал белые школьные когги и с рук на руки передал высокому седому человеку с внимательными серыми глазами тагета:
– Здравствуй, Вир. Это Юмис.
Этот седой Вир улыбнулся Юму:
– Здравствуй, Юмис.
Юм вежливо поздоровался. Вир так смотрел на него, будто знал о нем не меньше Ние, и Юму очень хотелось отвернуться. Ние сказал Виру еще что-то непонятное, про какие-то двойные эшелоны, и ушел, невесело улыбнувшись Юму, к своему легкому люггеру. Чтобы не смотреть на Вира и не провожать Ние взглядом, Юм уставился под ноги. И откуда такой белый керамлит?
Ему
