я уж не буду и пытаться… Но нам с тобой следует заключить договор. По поводу взаимодействия.
– Обязуюсь соблюдать все правила.
– Послушный, значит?
Он, кажется, смеется? Юм отвел глаза. Это смешно – быть сдержанным? Смешно – быть таким ледяным и несчастным? Да, наверно. Смешно и позорно. Несчастным быть – позорно, это правда. Только где ж его взять, это счастье? Счастье – для хороших. А он – кто? Убийца, проклятие семьи. Наверно, надо притвориться жизнерадостным? Притворяться – еще позорней.
Вир вдруг спросил:
– Ты мне постараешься правду говорить?
– …Всю?
– Надо всю. Если ты, конечно, хочешь, чтобы все у тебя здесь сложилось хорошо. Ты хочешь?
– Иногда «хорошо» не значит «правильно».
– Ладно, а как будет «правильно»?
– Чтобы у вас не было со мной хлопот. Для этого разве нужно говорить всю правду?
– Да. Попробуем. Юм, ты кто?
– …Несчастье, – подумав, ответил Юм. Этот Вир и так знает, как его зовут. И, наверное, знает, как он родился.
– Но еще и Астропайос?
– Слегка контуженный.
– Ты хочешь поправиться?
– Надо.
– Астропайос может все?
– Только делать надо лишь самое необходимое.
– Необходимо перестать быть несчастьем.
– Хорошо бы, – согласился Юм. Как же это уныло звучит, и он рассердился на себя: – Но я поправлюсь и буду полезным.
– Что, только для того и нужен?
Юм истолковал усмешку Вира как презрение. Пошарил в себе и предъявил другие свои полезные свойства:
– Еще я могу водить корабли в таймфаге. Это немного, я понимаю. Потому меня и прислали учиться. Чтоб от меня стало больше пользы.
– Надо, чтоб пользы от тебя стало больше для тебя же самого. Ведь без слез не взглянешь, честное слово. А раньше-то умел смеяться, вот смотри, – Вир усмехнулся, вынул откуда-то и положил перед Юмом большой снимок: – Здесь тебе год.
Юм уставился на фотографию улыбающегося малыша с лучезарными синими глазками, с проклятой черной полоской по серебряной головенке, нетвердо стоящего среди каких-то, выше него, густых белых цветов. Маленький. Совсем один. Улыбается. Глупый. Не знает, что совсем-совсем один на свете. Заныло в животе, и сделалось жутко холодно. Вир положил еще один снимок – тот же малыш, чуть постарше, хохочущий, на руках смеющегося Деда. Юм проверил взглядом Вира. Тот протянул ему еще один снимок – лобастый, хмурый мальчик с крепко сжатым ртом и сердитыми зоркими глазами, башка круглая, бритая под контакты ротопульта, с той же черной полосой ото лба к затылку… Совсем другой ребенок, отчужденный, и взгляд тяжелый, очень тяжелый…
– А здесь тебе почти пять.
Юм подождал и спросил:
– А еще есть?
– Есть, но пока тебе не стоит их смотреть.
Можно подумать, ему хочется. Нет уж, пока хватит воспоминаний. И так уже тошнит. Это небо
