ее высокая грудь, раскрываются и влажнеют губы, перехватывает дыхание. Было это совсем по-иному, чем с покойным мужем. Феодосия страшилась и одновременно тянулась к доселе неведомому ей чувству.
Прасковья Воронцова долго думала, как бы устроить свидание Федора с Феодосией. Пригласить к себе сродственника она могла в любой день, на то он и сродственник, но вот как Феодосии оказаться в то же время рядом? Хоша и вдовела боярыня, но, молодой и бездетной, было ей невместно одной разъезжать по Москве.
– Боюсь, придется Федору засылать сваху, – озабоченно сказала Прасковья, снимая тяжелую, надоевшую за день кику, встряхивая угольно-черными власами:
– Федосья же Никитична, пожалуй, и упрется, аки ослица валаамова. Как, мол, сватать, не поговорив наперед с невестой? Несогласливый они народ, новгородцы.
Михайла с подушек усмешливо смотрел на жену
– Помнится, одна боярышня с глазами васильковыми так же когда-то уперлась. Не хочу, не поговоривши-то. Посадили молодых рядом, девица взор в пол как устремила, так и не взглянула на молодца ни разу.
– Смотрела я на тебя, – рассмеялась Прасковья, – исподтишка только. Ты тоже герой, хоть бы полсловечка вымолвил.
– Поди, что вымолви, когда рядом такая краса, – Михайло привлек к себе жену, зарывшись лицом в ее волосы, – я и сейчас иногда теряюсь, на тебя глядючи.
– Феодосия-то не я. Она за словом в карман не полезет.
– Да чего проще-то! Петины именины на носу, поедем к Федосьиным родственникам, заберем ее и потом привезем обратно. Не об чем будет слухи распускать.
Так и оказалось. Сидя в закрытом возке, Прасковья посматривала на Феодосию. Подруга крутила на пальце выбившийся из-под кики льняной локон, перебирала подол опашеня, пристукивала об пол мягкой сафьяновой туфлей.
– Мнится мне, боярыня, кровь твоя северная быстрее потекла, – усмехнулась Воронцова:
– Али я неправа?
– А? Что? – вздрогнула Феодосия.
Прасковья только махнула рукой. Толку от боярыни Тучковой сейчас было мало.
На Петиных именинах мужчины и женщины, как полагается, сидели раздельно, по соседним горницам. После обеда гости собрались по домам. Прасковья за надуманным делом увела Феодосию на женскую половину. Боярыня прислушалась:
– Вроде все уехали. Можно идти.
Сидя у ларца с хозяйскими драгоценностями, Феодосия рассеянно перебирала жемчужные ожерелья.
– Уже? – очнувшись, покраснела боярыня: «Как же это будет-то?»
– Хотела сама, чтоб с тобой говорили, – Прасковья подтолкнула боярыню к лестнице, – дак и говори.
Когда Прасковья невзначай обронила брату, что Феодосия Тучкова была бы не прочь с ним встретиться, жизнь Федора, до той поры размеренная, наполненная царской службой и домашними заботами, будто перевернулась. Словно понесли его кони по зимней дороге,
