глазом оглядел моего гостя и сказал: «Ладно, останови там на площадке, где проверяют, и отведи его в нашу уборную – тут за углом, третья дверь налево!»
Я остановила и отвела. И пока поджидала своего счастливого гостя, думала, что по нынешним временам эти ребята каждую минуту ожидают психа с ножом, которого надо будет пристрелить на месте, пока он не зарезал кого-нибудь. И отвечают за то, чтобы какой-нибудь ловкач не перегнал в Иерусалим машину взрывчатки. И приглядывают за документами, чтобы шустрый активист Хамаса не оказался там, где ему не положено. И что в такой ситуации любой солдат в мире послал бы нас подальше вместе с нашими потребностями. А этот парнишка пожалел.
Израильская военщина на минутку перестала бряцать оружием и сделала доброе дело старому еврею в его трудную минуту.
Хэйанские дамы были изысканны и скромны, но не целомудренны. Мужчина не долго томился у запертых дверей, если был изящен, хорошо воспитан, одет со вкусом и писал недурные стихи.
А бывало и так: он тайком проник в усадьбу ее отца и прокрался в ее комнату. И даже прилег на ее циновку. И тут уже поздно разбираться, хорошо ли воспитан и со вкусом ли одет! Поднимать шум с ее стороны было бы бестактно и неженственно. Могли бы услышать служанки. Да и сам кавалер понял бы, что ошибся адресом. Так что в такой ситуации можно было только шепотом отнекиваться, а потом утирать глаза рукавом ночной одежды.
Он мог продолжать навещать ее по ночам, и тогда утром третьей ночи матушка или доверенная фрейлина подавали молодым красиво уложенные бело-розовые печенья, и их брак считался заключенным. А мог и прекратить свои посещения и перенести внимание на других дам. Что, впрочем, было возможно и после совместного вкушения брачных пирожных.
А вот что он обязан был сделать, покинув даму, – это отправить ей немедленно одно или, лучше, несколько писем с сожалением об утренней разлуке. И если письмо было кратко или небрежно – она была глубоко и навеки оскорблена и обесчещена. И тогда даже младшие служанки ходили по дому с отсыревшими от слез рукавами.
Я с детства ужасно стесняюсь знаменитостей. Дед моей ближайшей подруги был президентом Академии Наук, и я избегала встреч с ним всеми доступными мне способами. А когда это не удавалось, я от смущения краснела, глупела и почти немела. Он был очаровательный человек, с дореволюционным гимназическим воспитанием, приветливый и задумчивый. Отчего я не беседовала с ним – в свободные минуты он был вполне готов поболтать с подружками любимых внучек – сама не понимаю. Упущенного не воротишь…
На днях меня познакомили с великим Гришей Брускиным. Племянница его представила нас друг другу и сказала ему (совершенно справедливо): «Нелли очень нравятся твои картины». И что, вы думаете, я ответила?
