все же вести о грабежах в шереметевской армии дошли до царя. Он был разгневан, а Борис Петрович досадовал, переживая царскую немилость; царь назвал его «разорителем и истребителем» завоеванных земель?! Хорошо Петру: он действует в таких случаях решительно; например, при «второй Нарве», возмущенный грабежами и насилием, сам заколол бесчинствующих русских солдат шпагой, а потом влетел в шведский дом, бросил шпагу на стол и объявил: «Не бойтесь! То не шведская кровь, а русская!» Красиво, конечно, по-царски, но не по нутру такое Шереметеву…
В те месяцы, после «второй Нарвы», много побед было над Карлом XII, множество пленных взято, однако и пленные – новая забота фельдмаршалу, он писал: «С тем прибыло мне печали: куда деть взятый ясырь? Чухонцами полны и лагеря и тюрьмы… Опасно оттого, что люди сердитые… Вели учинить указ: чухонцев, выбрав лучших, которые умеют токарями, оные которые художники, – отослать в Воронеж или в Азов для дела».
Азов… Воронеж… С этим, вторым городом у Шереметева связывалось чрезвычайное происшествие.
Случилось оно на обратном пути из Москвы, под Торжком. Не в бою, а на мирной дороге чуть не закончились счеты фельдмаршала с жизнью.
Однако… Однако сперва была дорога в Москву. При всяком удобном случае просился Борис Петрович у Петра в столицу, ибо не было ничего дороже родного дома, любовь к нему лежала в сердцевине его солдатского сердца. Как не озаботиться домом своим, если он старший из братьев, если любимая жена, Чирикова Евдокия, на которой женился в 17 лет, хворает? Борис Петрович не жалел слов, чтобы вымолить у государя изволения наведаться в Москву.
«Государь мой всемилостивец! – писал он. – Позволь в Москву ехать… Жена моя живет в чужом подворье, негде голову приклонить. Да и дочери без моего участия впадают в лихо». Жена жила все-таки не в чужом подворье, дочери были живы-здоровы, но… Царь отвечал коротко и грозно: «В Москве быть вам, генерал-фельдмаршал, без надобности… А хоть и быть – так на Страстной седмице чтобы приехать, а на Святой – паки назад».
И все-таки дела Шереметева в Москве действительно «впали в худо». Плотник запил. Повар чуть не отравил барыню. Управляющий из Коломенского не казал носа. Племянник вздумал ввязаться в кулачный бой и чуть не забил до смерти жениха одной дворовой красавицы. Борис Петрович, прибыв в столицу, торопился навести порядок, в первую очередь добыл доктора изрядного, наказав ему: «Чтоб все снадобья давать, из дому не отходить и боярыню на ноги поставить!»
На войне бывает затишье, дни тянутся-ползут, будто гусеница под листьями. Дома же – «от Страстной до Святой» – дни летели, как птицы. Граф задумал строить новый дом. На Никольской стало тесно, на Воздвиженке же, где романовское подворье, было немного шереметевской земли, и каждое утро он отправлялся туда, смотрел за плотниками, каменщиками, однако работа двигалась чрезвычайно медленно.
И вдруг в Москве объявился Петр. Узнав про фельдмаршаловы беды, строго спросил:
