новую, и грамоте учить народ, хочет он достоинство в человеках поднять и ни в чем не знает меры: ни в войне, ни в веселье. Да и ты, царевич, иной раз умеренности не ведаешь – невеждами себя окружил, от празднеств отцовых отказываешься, пить, однако, горазд.
Видно, кто много трудится, тому и отдых без меры нужен. А Петру надобно, чтобы весь народ радости его разделял. Казалось бы: большая победа, взяли, наконец, Нарву – ну и повеселись вдоволь во Пскове, однако Петру надобен размах. «Повелеваю всем двигаться к Москве», – сказал, и огромная армия, а с нею и «табор» пленных шведов отправились в дальний путь.
На несколько верст растянулся обоз. Разноязычный, разноплеменный табор располагался вечерами на ночлег – татары расстилали меховые накидки, калмыки упирались головами в конские гривы, пленные – отдельно. Петр и старшее офицерство спали в спальных каретах – «шлафвагонах».
На последней перед Москвой поставе – в Твери – царь сказал:
– Как в Москву въезжать будем?.. Ты что молчишь, мин херц, герой наш наиглавнейший, Борис Петрович?
Шереметев скосил глаза в сторону – такая у него была манера: прежде чем ответить, помолчит и скажет что-нибудь, к делу не относящееся, и в то время обдумывает ответ. Да и что отвечать? Всё едино, как скажет Петр – так и будет. Въезжать как обычно: впереди царь, следом все остальные.
Петр обвел окружающих огненным взглядом и объявил, что первым въезжать будет Шереметев: «Главному победителю почет и уважение!»
Сердце фельдмаршала вострепетало, исполнилось благодарностью – хоть и знал он, что сие не по заветам святого апостола Павла, однако роду шереметевскому честь.
– Чтобы все при полном параде! Латы, доспехи… колесница золотая!.. – добавил Петр.
Царский обоз двигался к Москве, а Москва уже ждала победителей. Там выколачивали старую пыль, убирались во дворцах, чистили улицы. В боярских домах еще ворчали: к чему заставляет Петр учить детей математике, пятьсот лет без нее жили, Москву без нее построили, – однако петровские победы веселили сердца и поднимали гордость.
Главным распорядителем торжества был князь-кесарь Ромодановский, которого боялись старики, а дом его на Мясницкой обходили стороной. Говорили о нем: «Чистый зверь, нежелатель добра никому, от расправ его черти в затылке чешут». Однако и старики вынуждены были подчиняться приказаниям Ромодановского – готовили немецкие платья, боярышни прятали рогатые венцы и жемчужные душегрейки, со слезами примеряли французские и голландские платья с «деколтой». Учились варить кофий и заводить музыкальные ящики.
К приезду государя лавки наполнились товарами доверху – торговое дело, пущенное рукой Петра, уже процветало. Как грибы после дождя, вылезли новые лавки. Арбатская, Сухаревская, Замоскворецкая слободы богатели, в Гостином ряду ставили дворы – суконный, полотняный, бумажный, конопляный. Мельницы на реке Яузе, казалось, чаще вертели колесами. В Сокольниках шумел лесопильный завод. Самые расторопные хозяева привозили из деревень холопов,
