близкой бездны чернота,
И неподъемные лета
Вдруг обнаруживают краски,
Оттенки, краски и цвета
И срочной требуют огласки.
И, Боже правый, тишь да гладь
Способны малого не дать
Душе гроша на пропитанье,
И дивной пищей может стать
В потемках нищее скитанье.
А листьям падать и кружить…
А листьям падать и кружить,
Им совершать обряд круженья.
Вчера писала: тяжко жить.
Сейчас пишу опроверженье.
Мне лист летит наперерез,
Легко пускаясь в путь далекий,
На приближение чудес
Ловлю прозрачные намеки.
И доказательств не прошу
Иных, чем слабый отблеск лета,
Листвы желтеющей шу-шу,
Живые краски бересклета.
Мы еще и не живем…
Мы еще и не живем
И не начали.
Только контуры углем
Обозначили.
Мы как будто бы во сне
Тихо кружимся
И никак проснуться не
Удосужимся.
Нам отпущен воздух весь,
Дни отмерены,
Но как будто кем-то здесь
Мы потеряны.
Нас забыли под дождем
Мы не пикнули,
Но как будто вечно ждем,
Чтоб окликнули.
Московское детство: Полянка, Ордынка…
Московское детство: Полянка, Ордынка,
Стакан варенца с Павелецкого рынка –
Стакан варенца с незабвенною пенкой,
Хронический кашель соседа за стенкой,
Подружка моя – белобрысая Галка.
Мне жалко тех улиц и города жалко,
Той полудеревни домашней, давнишней:
Котельных ее, палисадников с вишней,
Сирени в саду, и трамвая «букашки»,
И синих чернил, и простой промокашки,
И вздохов своих по соседскому Юрке,
И маминых бот, и ее чернобурки,
И муфты, и шляпы из тонкого фетра,
Что вечно слетала от сильного ветра.
Опять утрата и урон…
Памяти Юры Карабчиевского
Опять утрата и урон,
Опять прощанье,
И снова время похорон
И обнищанья.
От боли острой и тупой
Беззвучно вою,
И говорю не то с собой,
Не то с тобою.
Я говорю тебе: «Постой.
Постой, не надо.
Быть может, выход есть простой,
Без дозы яда»,
Ты мертвый узел разрубил
Единым махом,
В
