чёрная сестра не двинулась.
– Я хотела бы видеть этих людей, – просила Эндри. – Того бледного господина, больного!
– Он не болен, – ответила сестра очень серьёзным тоном, – он совершенно здоров.
Послышались голоса и шаги на лестнице. Когда сестра отошла в сторону, все были уже в доме. Эндри ещё успела увидеть шофёра и одного из больничных служителей. Они отвязали от автомобиля багаж и понесли его наверх.
– Этот человек доставлен сюда для вас! – сказала сестра Гертруда. Её голос прозвучал сурово и неодобрительно.
– Для меня? – спросила Эндри. – Почему для меня? Что мне с ним делать?
Но чёрная сестра не ответила.
– Теперь спите! – сказала она. – Все будет, как Богу угодно!
О, этот покой, эта греющая тишина Ильмау! Эндри чувствовала её почти как что-то имеющее формы и жизнь, что можно ласкать, что само нежно и легко прижимается со всех сторон. Только один раз, один единственный раз за весь этот длинный год тишина нарушилась – всего лишь на одну минуту.
В серый зимний день после полудня она сидела у окна, смотрела на снег и заснувший парк. Пришла сестра Гертруда, неся обеими руками большой ящик. Осторожно поставила его на стол. И она улыбалась… Кто когда-либо видел улыбку на лице чёрной сестры?
Она взяла проволоку и сунула её в штепсель у стены.
– Что там у вас? – спросила Эндри.
– Громкоговоритель! – ответила сестра. – Подождите немного!
Она дружески кивнула головой, открыла ящик, что-то покрутила.
– Берлин! – сказал она с гордостью. – Чай с танцами в Адлоне.
Ящик выплюнул:
– Внимание! Внимание! Говорит Берлин, волна 505! Знаменитый Марек Вебер со своей излюбленной капеллой…
Джаз!
Обеими руками Эндри схватилась за голову. Поднялась, закричала:
– Унесите! Унесите!
Она резко вырвала проволоку из штепселя. Перевела дух.
Сестра Гертруда, очень обидевшись, ушла со своим ящиком.
Эндри снова сидела у окна и мечтала. Кто-то закричал. Она открыла окно, чтобы лучше слышать. Ах, это был всего лишь крик совы! Она прислушалась. Некоторое время все было тихо, потом снова зазвучало: Гу!.. Гу!..
Крик хищной птицы… Как давно она не слышала его! Её грудь расширилась. Высунувшись далеко из кресла, она пила зимний воздух, всеми порами поглощала этот дикий призыв ночной птицы.
Она ждала, ждала… Чувствовала, что ожидает ещё и другого крика. Но его не было. Только наводящее ужас: «Гу…гу! Гу…гу! Гу…гу!» Никогда ей больше не слыхать крика сокола!
Виски её горели, стучало сердце, переполненной этой внезапной страстной тоской. Тоской по Войланду, по крику соколов.
О, если бы ещё хоть раз в жизни услыхать охотничий соколиный крик…
Её губы сложились сами собой. Ясно, сквозь
