всего пять минут, только чтоб Роду объяснить! Скажете ему все, что сказали мне!
Она стрекотала, точно взбудораженная школьница, отказать ей было невозможно.
– Ладно, – сказал я, съезжая на тряский проселок, который вскоре привел на мощенный булыжником двор.
Впереди высился фермерский дом в суровом викторианском стиле, слева виднелись хлев и сарай. Надо полагать, дойка уже подходила к концу – жалобно мыча, в хлеву переминалась лишь кучка буренок, а штук пятьдесят коров сгрудились в загоне на другой стороне двора.
Мы выбрались из машины и следом за Плутом стали пробираться через двор, что было весьма нелегко. Любая ферма не блещет чистотой, но тут грязь была невообразимая, а долгое сухое лето спекло взбаламученную копытами слякоть в нерушимые борозды. При ближайшем рассмотрении сарай оказался ветхим деревянным строением, в котором крепко шибало навозом и аммиаком и парило, как в теплице; никаких доильных аппаратов, только бадьи и табуретки. В двух стойлах фермер Макинс и его взрослый сын доили коров. В наших краях Макинс появился пару лет назад, но визуально я его знал: лет пятидесяти с хвостиком, этот обладатель худого, изможденного лица воплощал собой молочника, сражающегося с нуждой. В ответ на приветствие Каролины он кивнул, без особого интереса окинув меня взглядом; мы прошли дальше и, к моему удивлению, увидели Родерика. Я ожидал найти его в доме или на подворье, но нет: распаренный от усилий, он, подогнув длинные худые ноги и уткнувшись лбом в пропыленный коровий бок, наравне со всеми доил.
Увидев меня, Родерик сморгнул, видимо не вполне довольный тем, что его застали за подобной работой, но умело скрыл досаду и неулыбчиво, но приветливо сказал:
– Извините, что не подаю руки. – Он глянул на сестру. – Ничего не случилось?
– Все хорошо. Просто доктор Фарадей хочет кое о чем с тобой поговорить.
– Я скоро… Тихо, дурища!
Потревоженная разговором корова переступила с ноги на ногу. Каролина потянула меня к выходу:
– Чужих они пугаются. А вот меня знают. Ничего, если я помогу?
– Конечно.
В хлеву, безбоязненно растолкав ожидавшую своей очереди скотину, она облачилась в резиновые сапоги и замызганный парусиновый фартук, после чего привела корову в стойло, соседствующее с тем, в котором трудился брат. Летнее платье избавляло ее от необходимости закатать рукава, но под колонкой она вымыла руки и сполоснула их дезинфицирующим раствором. Затем взяла цинковое ведро, уселась на табурет и, пихнув локтем корову – мол, встань как надо, – принялась доить. Согласуясь с проворным движением ее рук, в пустое ведро ударили молочные струи. Чуть отступив вбок, под широким коровьим задом я разглядел ее мелькающие пальцы, которые тягали невероятно упругое бледное вымя.
Каролина расправилась с коровой и принялась за следующую, а Родерик все еще возился с одной. Наконец он отвел животное в хлев, перелил пенящееся молоко в ободранный металлический бак и, отирая руки о фартук, подошел ко мне.
– Чем
