которые начинаются прямо от дома.
В тот вечер я потащился туда, так как Чарли прислал мне эсэмэску со словами о том, что мне очень важно туда прийти. Потащился – это точно сказано. Тем не менее я одновременно чувствовал себя тяжелым, подавленным и невесомым, бесплотным, как привидение.
Дождь хлестал по двум рядам окон с маленькими стеклышками по обе стороны двери, находящейся в углублении. Я постучал в окно, и мой друг отодвинул защелку. Здесь была система сигнализации, но родители Чарли включали ее лишь с июля по сентябрь, когда прибывали туристы, а городская молодежь вечерами напивалась, устраивала драки и вытворяла всякие глупости.
Внутри плавал привычный аромат, сложный и богатый: овощи, зерна, фрукты, вощеное дерево, кондитерские изделия, пыль… Все это смешивалось с призраком запаха кофе, который Венди, здешняя продавщица, заваривала в глубине коридора справа, за холодильными камерами. Кассовый аппарат слева. Сквозь оконные стекла проникал уличный свет и освещал начало полок, которые вырисовывались четырьмя параллельными дорожками от входа до самых недр.
Кайла и Джонни уже сидели в тени, в задней части магазина, за одним из трех столов, где родители Чарли подавали завтраки и бургеры шесть дней в неделю. Ни слова, ни движения. Единственное освещение шло от витрин с пивом и газированными напитками за их спинами.
Даже в полумраке я видел, насколько друзья подавлены. Мелькнул красноватый огонек сигареты. В другое время Чарли разорался бы, но сейчас и слова не сказал. Мелкие запреты утратили свое значение перед самым серьезным из всех преступлений: убийством. Я рухнул на стул во власти изнеможения, которое объяснялось сильнейшей телесной усталостью. Джонни толкнул свое пиво ко мне; я отпил глоток, потом другой, а затем вернул ему.
– Генри, приятель, мне так грустно, – проговорил он. – Так грустно… Черт, до сих пор не верится…
Его горло сжал спазм, а голос напоминал скрип старого водопроводного крана, который не поворачивали бог знает сколько лет. Несмотря на полумрак, я мог видеть, до какой степени он переживает. Чарли дрожал как лист и не переставал машинально теребить одну из белых завязок своего капюшона, накинутого на голову, чтобы, вероятно, скрыть слезы.
– Мы с тобой, Генри. Это просто… просто ужасно, – сказала в свою очередь Кайла, понизив голос, словно кто-то мог нас услышать, хотя в этом чертовом магазине не было никого, кроме нас.
Родители Чарли уже давно ушли в свой дом, где они жили и куда невозможно было добраться из лавки, разве что поднявшись на два лестничных пролета и пройдя по длинному коридору, в который выходили мужской и женский туалеты и кухни. Она с трудом ворочала языком, и я догадался, что ребята хорошо выпили, а может, приняли кое-что еще.
– Не могу поверить, что она мертва, – продолжила Кайла. – Просто в голове не укладывается. Такое впечатление, что завтра она снова будет здесь, на парковке у парома… – Она издала печальный нервный смешок. – Черт, не могу поверить, что она могла умереть. Ну что за дерьмо!.. – Кайла расплакалась, время от времени вытирая нос.
– Больше всего на свете
