что Астинь боится лишний раз поднести к губам чашу с вином. Уж лучше сидеть под столом, чем на тронном месте напротив жрицы…
– Да, она очень страшная, эта лунная жрица, – заметила третья женщина, и все с ней согласились, хотя вряд ли смогли бы объяснить, что именно они имели в виду.
Лунная жрица по имени Синтара была женщиной не слишком молодой, но и не старой. Не красавицей, но и не слишком уродливой. Не толстой и не худой. Не веселой и не печальной. Она была неуловимой и жутковатой, как мерцающая лунная дорожка на темной ночной воде. Рядом с ней почему-то всем становилось не по себе.
Лунная жрица была посвящена в какие-то высшие таинства, недоступные простым смертным. Свои знания она могла передавать только ученикам и посвященным, конечно же, явно не за пиршественным столом. Поэтому было непонятно, о чем с ней говорить.
Все украшения Синтары были сделаны из чистого серебра: большие, свисающие до плеч серьги в виде двух полумесяцев, амулет на шее в виде нарождающейся луны, серебряный гребень в волосах с начертанными на нем непонятными знаками и символами. Но никто из гостей не смел расспрашивать, что означают эти знаки. Все знали: праздное любопытство по части небесных секретов заметно сокращает дни жизни.
Даже маленькие дети помнили: нельзя показать пальцем ни на луну, ни на небо, иначе палец отсохнет, а человек после этого в три дня может умереть среди ночи от неведомой болезни.
Светлые глаза лунной жрицы тоже словно отлиты из серебра – серые и пронзительные. Женщины на пиру старались в них не заглядывать.
Но Синтара и сама почти ни на кого не обращала внимания. Она неотрывно глядела на царицу Астинь, отчего бледные щеки царицы становились еще бледнее.
Верховная жрица храма лунного бога Син явилась на женский пир незваной, заявив, что ей повелели сделать это небесные светила. Уселась на почетное место жены царского визиря, на какое-то время спутала все танцы и песни…
Но вскоре женщины перестали обращать внимание на Синтару, настроили свои арфы, стали по кругу петь песни… Когда же очередь дошла до лунной жрицы, она неожиданно для всех тоже взяла в руки позолоченную арфу и запела, по-прежнему неотрывно глядя в лицо царицы Астинь.
Голос ее оказался резким, как у ночной птицы:
Никому не остановить всепожирающий поток,
Когда небо гремит и дрожит земля,
Когда матерей и детей окутывает тьма,
Накрывает их, словно платком,
Окутывает саваном,
А зеленый тростник склоняет под ударами свои стебли.
Никому не остановить поток с неба.
И никому не остановить поток времени,
Пожирающий все на своем пути.
Ни рабыне, вяжущей тростник,
Ни прекрасной видом царице…
Допев, лунная жрица облокотилась всем телом на инструмент. В наступившей тишине было слышно, как арфа все еще продолжает жалобно скрипеть, хотя музыка
