её Исхак, приедет, ничего не сказав, с женой. Знает ведь, как ждёт мать, чтобы он женился. С этой надеждой Махибэдэр и супу побольше сварила. Конечно, огорчительно встретить сноху в первый раз и в чужом доме, но лишь бы Исхак женился, лишь бы женился! Наживут дом…
Но Исхак опять был один…
Тяжело вздохнув, Махибэдэр засеменила к крыльцу. Исхак поднял чемоданы и двинулся следом.
– С утра жду. И суп-то, наверное, переварился, сынок…
Подбросила сухих щепок в очаг, раздула самовар – словно ветром теперь носило старую. Хоть и без снохи, а всё ж таки сын приехал. Сын приехал!..
– Утром, говоришь, пароход пришёл? Господи, какой же ты голодный, наверное! Ну, подожди, теперь уж скоро!
Исхак улыбнулся, глядя, как суетится мать. Кто ещё на свете так обрадуется ему, кто станет так чистосердечно хлопотать?
– Ничего, мама. Ещё можно терпеть, не спеши уж слишком…
Он сходил во двор, умылся, сказал то, что, знал, придётся старой по душе:
– И всё же на нашем конце мягче вода.
– Ещё бы! У нас в колодце самая мягкая вода в деревне! – подхватила обрадованная старушка, протягивая ему вышитое полотенце.
– Это вроде наше полотенце?
– Наше. А вообще-то, не говори, сынок, всё добро погорело! Только мелочь удалось вынести…
Махибэдэр начала быстро рассказывать о пожаре, думая потом перевести разговор на дом – строить его, не строить, но Исхак ни словом не поддержал разговора. Подошёл к стене, начал разглядывать фотографии в рамке под стеклом.
– А что, Ахмадулла-абзый всё так же работает на пасеке?
– Там… Зулейха тоже к нему утром пошла. Готовятся мёд откачивать.
– А Ильдар по-прежнему на Урале?
– Там. Написал, что приедет работать на нефть… Сынок, не ходи босой. Полы крашеные, ты потный…
Самовар вскипел, в казане забулькал суп, запахло варёным мясом.
Сначала напились чаю. Исхак с удовольствием поел пресных лепёшек и свежих сливок, Махибэдэр отведала городских гостинцев: маковой халвы, батона с изюмом. Исхак долго, повторяясь, рассказывал, как ехал на пароходе, как сошёл в Челнах и ловил попутку, как ехал на телеге и ругался с маленьким милиционером. Можно было подумать, что в их жизни за долгие годы разлуки не произошло событий более значительных. Махибэдэр с гордостью и нежностью глядела на красивое лицо сына, слушала его голос, но на сердце было тяжко и грустно. Не хочет Исхак говорить о главном. Значит, ещё ничего не решил для себя. А как же быть ей?
После обеда Исхак открыл чемодан и достал пушистый оренбургский платок.
– Это тебе, мама. Зимой хорошо в нём, тепло будет.
– Спасибо, сынок. Спасибо за почёт и уважение… – сказала Махибэдэр и заплакала, зарывшись лицом в мягкий пух платка. Раз привёз такой подарок, значит, уж не будет уговаривать ехать с ним в город… Старая сама не могла понять, рада или не рада она этому.
