появившемуся в те времена в селе.
А, впрочем, что здесь удивительного? В первый после войны год население Рудни составляли одни бабы, старики да детвора. Ну и еще несколько десятков мужиков, чьи судьбы во многом напоминали судьбу самого Фрола.
Помогал он всем, можно сказать, бескорыстно, чем заслужил и почет, и уважение. Впрочем, иначе и быть не могло. Война сроднила односельчан, сделала одной дружной семьей: вместе отмечали праздники, вместе провожали в последний путь ушед-ших в царствие небесное, вместе оплакивали погибших на войне, вместе трудились.
Дефицит мужской половины руднян обнаружился довольно скоро. И не только потому, что для восстановления отощавшего хозяйства очень понадобились мужские руки, но и потому, что война, как ни пыталась, не смогла убить в людях те извечные чувства, данные Господом, которые притягивают друг к другу мужчину и женщину, заставляют их любить, растить потомство.
Несколько лет после возвращения с войны Фрол умышленно старался уходить от всего этого, ища отдушину в труде. Где-то в глубине души ощущая страшную занозу душевной болезни, неполноценности, которая нет-нет, а когда-нибудь возьмет да и уколет его в самое сердце, он подавлял в себе зов природы, все, что так упрямо рвалось наружу.
Рвалось-рвалось, да и вырвалось. Вырвалось благодаря местной солдатке Настасье, так и не дождавшейся с войны своего муженька, с которым и пожить-то не удалось, как следует. Какой-нибудь месяц-два до того, как кривая телега, запряженная парой лошадей, в сорок первом увезла его и еще четверых односельчан в неизвестность.
Настасья была двумя годами старше Фрола. Бойкая и напористая, она, можно сказать, сама себя выдала за него замуж. А что? Характерами сошлись. И мужчина в доме, и хозяин во дворе. Тем более, что, с ранних лет оставшись сиротой, привыкла сама принимать решения.
Поженились они в сорок восьмом. Фрол принял такой поворот судьбы безропотно, как-то тихо и спокойно, будто бы боясь спугнуть удачу, осчастливившую его. Был он в семейной жизни уступчив, никогда не порывался отвечать грубостью на случавшиеся порой упреки жены, в основном, касавшиеся его безотказности и бескорыстности, и даже мысли не мог допустить, чтоб ударить или хоть как-то обидеть Настасью. Получая несколько десятков рублей за инвалидность, он так и не пошел работать в колхоз, а по-прежнему мастерил, причем год от году кружева на деревенских домах становились все изящнее и изысканнее. Настасья же каждый день бежала на ферму, где работала дояркой и откуда тайком всегда могла принести литр-другой молока, чтобы угостить мужа.
Все в их семье ладилось на зависть многим односельчанкам, некогда отговаривавшим подругу от столь рискованного брака. Дошло и до пересудов да злых словечек. Частенько, бывало, слышала она за спиной всякие небылицы про своего мужа. На первых порах порывалась разбираться со сплетницами, а потом успокоилась: пускай себе языки
