тебе ещё служить как медному котелку! Что ж ты, рассчитывал, что она до старости тебя ждать будет? Всё равно бы замуж вышла бы.
– Дык коли по-людски замуж вышла, не муторно было бы на душе!
– Скажи Василий, а бывали ли девушки, что отказывали вашему барину?
– Знамо были.
– Вот видишь! Я вот что хочу сказать, ваши ли деревенские девки, или барышни-дворянки, все одинаковы. Среди них встречаются и такие как твоя Анюта, а есть и другие, те, что берегут свою честь. Для них это превыше любых богатств, – говоря это, Одинцов про себя усмехнулся, подумав: «Правда, я таких почему-то не встречал», – но вслух продолжил: – Но у нас ещё будет время поговорить с тобой об этом. Только ты должен дать мне честное слово, что больше не будешь делать попыток суицида.
– Чего? – не понял Васька.
– Больше не полезешь в петлю, и вообще ни каким образом не лишишь себя жизни. Не ты её себе дал, следовательно, не тебе и лишать себя жизни.
– Слушаюсь ваше благородие, – ответил Васька.
– Вот и славно, я прикажу Назарову сегодня дать тебе отдохнуть. Ну а дальше видно будет.
Одинцов, вышел из казармы. На крыльце стояли Назаров, Удальцов и Тихонов, увидев поручика, они вытянулись во фрунт. Надевая перчатки, Одинцов сказал:
– Вот что Назаров, мой денщик порядком надоел мне. Пьет мерзавец.
– Прикажете всыпать ему шпицрутенов господин поручик? – спросил Назаров.
– Не надо, – покачал головой Одинцов, – возьму Аристархова.
– Уразумел ваше благородие, – козырнул Назаров, – тотчас же пошлю Ваську к вам на квартеру.
– Вечером пришлешь, – возразил Одинцов. – Сейчас дай ему отдохнуть.
Одинцов отправился обратно в канцелярию. Дождь больше не шёл, но на улице по-прежнему не было ни души. Поручик думал о Ваське Аристархове и совершенно не смотрел за дорогой. А зря! Чуть было не угодил под ноги лошадей.
По пустынной улице катила коляска, в которую была запряжена тройка вороных рысаков. Правый пристяжной жеребец, толкнул мордой Одинцова. От удара, у того слетела фуражка.
– Эх, господин офицер, смотреть надыть за дорогой! – в сердцах плюнул кучер.
– А ты сивая рожа, налил бельма и не видишь куда едешь! – взревел Одинцов. – Сейчас я тебя мерзавец стащу с козел, да измордую.
– Будьте же милосердны господин поручик, – раздался из экипажа нежный женский голосок, – бедняга-кучер и так до смерти напуган.
«Обладательница такого голоса должна быть красавицей», – подумал поручик, посмотрев в экипаж, он убедился, что не ошибся. Женщина была прекрасна, белокурая, красавица лет тридцати. Её томный взгляд, больших, голубых глаз и пухленькие губки, вызывали одно желание, обладать ей. Греховные мысли зашевелились клубком змей и в голове Одинцова, но женщина была не одна. Спутник её, со сморщенным, как печёное яблоко лицом, брезгливо смотрел на Алексея.
– Я приношу вам свои извинения
