скажем, в Литфонде. И если меня отпустят, то где жить? Неужели придется бродить без пристанища, как нищий? Ведь мою комнату тотчас же займут, когда я уеду. Потом проблема рукзака; у меня нет рукзака. Допустим, увидят в трудармии, что я непригоден к работе; пришлют обратно в Ташкент ― так где же жить я буду? Ужасно все это тревожно, непривычно, страшно, зловеще. Хорошо лишь, что есть 6 дней. Надо будет, когда точнее узнаю (завтра же), протелеграфировать Муле и Лиле (если примут телеграмму, конечно); надо будет позвонить Изе, повидаться с ним и поговорить о трудармии, надо будет получить деньги, сходить в школу, приготовить вещи, сходить к П.Д. Куча дел. И все как-то не верится, что действительно начнется ужасное Неведомое. Кому я оставлю мои дневники и книги? Как мне жаль, как мне жаль всего! Я окунусь с головой в грубость и дикость. Но ничего ― не надо терять надежды. Бог милостив.
4/II-43
Сегодня утром был с Новаковичем в военкомате. Потоптались на базаре (он продавал папиросы, я ― рыбу; ха!); потом я пошел в военкомат и, сравнительно мало там промотавшись, вновь предстал перед комиссией. Я захватил документы об эвакуации, свидетельство о рождении и пр., и пр. Говорил о том, что я советский человек, учусь отлично, делаю доклады и хочу защищать родину, а не идти в трудармию; что не моя вина, что посадили отца и сестру, и что я был за границей, и все в таком тоне, и попросился в артиллерийское училище. Оказывается, если бы я вступил в комсомол, этим было бы все значительно облегчено. Но поздно теперь. Как я мог знать, предвидеть? Тогда мне предложили каверзный вопрос: «Раз вы хотите защищать родину, что вы скажете, если мы вам предложим пойти просто в армию ― не в училище, а просто в армию?» Я быстро начал соображать, что все-таки трудармия ― это не фронт и лучше быть рядовым не на фронте ― меньше риска быть укокошенным. И сказал, что ответил бы: «Решаете вы, а я бы хотел ― бы хотел, не хочу ― пойти в артучилище». Тут они сказали, чтобы я пошел и подождал, а они обсудят. Потом вызвали и сообщили: «Решение комиссии остается прежним». Ясно, что они просто не имели права поступить по-иному: разговаривали они со мной вполне вежливо и сносно и просто ничего не могли сделать, раз по такой-то статье (есть осужденные, был за границей) полагается труд-армия. Теперь я спокоен ― du moins je sais que j’aurai tenté ce que j’ai pu. J’ai échoué; ce n’est pas ma faute[221]. Сегодня продал пальто кожаное на ул. Ленина за 2 200 р. Двести уже проел. Позвонил Л.Г. ― увижусь с ней 6го или 7го; она еще ничего не знает. В Литфонде денег получить сегодня не удалось: говорят, их и нет. По крайней мере, за эти 5 дней отъемся изрядно. Сейчас иду на школьную вечеринку; говорят, будет жратва. Отправил Мульке телеграмму.
6/I-43
Côté[222] жратвы, вечер в школе прошел вполне удачно. Я наелся досыта винегрету, коврижки и пирожков с мясом; пили чай, пиво, а нам, призывникам, даже дали вина. А так как были т. н. «танцы до утра», то я, не умея танцевать, скучал. Вчера был в Старом городе, где купил перчатки теплые шерстяные за
по крайней мере, я знаю, что попробовал сделать, что мог. Не вышло; я не виноват.
В смысле.
