мой внешний вид абсолютно соответствовал общепринятому, я решил, что не грех и высунуть нос за ворота. Нужно же когда-то начинать знакомство с миром, где возможно придется провести долгие годы, …если не всю оставшуюся жизнь…
Хотя утреннее возбуждение постепенно остывало, с постоялого двора я выходил с настроением, все же ближе к мажорному. Но развеяться, вдохнув полной грудью чистейшего, непривычно переполненного кислородом воздуха редкого погожего утра поздней осени, так и не сложилось.
Сразу за воротами, по дну глубокой, ощетинившейся по склонам густым высохшим чертополохом канавы на закраине дороги, жизнерадостно журчал ручеек. У самого излома забора постоялого двора через него тянулись хлипкие мостки, ведущие в кривой проулок меж запущенных палисадников. Прошлой ночью такие подробности, само собой, мне были недоступны, и сейчас я лишь тихо порадовался, что впотьмах не оступился и не свернуть себе шею.
Вокруг мостков, заполонив дорогу, шушукаясь, перетаптывались десятка два местных жителей. Причем женщины, против обыкновения не лезли вперед, а испугано прятались за спинами озабочено почесывающихся мужиков. Погруженный в свои мысли, я лавировал в глухо галдящей толпе, пока меня окончательно не оттерли к обочине, где обвисшая на стволе опасно гнущейся молодой березке молоденькая девчонка в потертом жакете и новом, ярком платке с хрипами, утробным бульканьем и жалобным постаныванием беззастенчиво освобождала желудок от завтрака. Это малоаппетитное зрелище живо вернуло меня обратно в действительность. Интенсивно поработав локтями, я довольно быстро прорвался в первую линию любопытных обывателей и в награду получил чувствительный удар по нервам.
Нет, нельзя сказать, что вид мертвого тела поверг меня в шок. Слава Богу, в силу специфики бывшей службы покойников пришлось навидаться в достатке. Но этот смотрелся как-то особенно омерзительно. Вспоротый от паха до шеи молодой, никак не старше тридцати, парень, раскинулся на спине, погрузившись затылком в темный ил и уставившись остановившимися незрячими глазами сквозь тонкую водяную пленку в линялую синь равнодушного неба. Остроконечные обломки перерубленных ребер щетинились жутким желтовато-розовым частоколом. Вывернутые из разорванной брюшины сизые кишки лениво поласкало неспешное течение. Залившая склон темно-бурая кровь, не принимаемая прихваченной утренним заморозком землей, охрой красила студеную воду, едва заметно парящую воду.
Где-то за спиной, сквозь неразборчивые причитания, испуганные ахи и охи, слух неприятно резанул высокий, на грани истерики, женский голос: «Да что же это, Господи, деется-то? За два-то неполных месяца, почитай уж восьмой упокойник…»
У меня вдруг перехватило горло, по всему телу побежали волны неприятных ледяных мурашек, и стало трудно дышать. Я поспешно вывернулся из толпы, жадно хватая ртом обжигающе холодный воздух, а в голове билась лишь одна заполошная мысль: «Бежать!.. Бежать отсюда немедленно!.. Бежать, куда глаза глядят, лишь бы подальше!..»
О продолжении прогулки речь уже идти не могла,
