обуть шлепанцы-вьетнамки, асфальт невыносимо жжет даже, задубевшую за лето, кожу ног. Пес, со всей своей, немалой, силой, тянет вперед, словно, не он у меня на поводке, а я у него. Нам надо еще миновать заводские кварталы, что выходят прямо к реке. Пляж в этом месте – так себе, но зато, никто не цепляется к тому, что я пришла с собакой. Хорошо ходить на пляж с таким спутником – можно не бояться, что вещи упрут. И к буйкам плавать безопасно. Обратно дотащит за ошейник, даже, если у меня ноги судорогой сведет. Проверяла.
Плавали до изнеможения, пока Ар, сам, не потащился в тенек, к парапету набережной. Он солнце не любит, черный ведь. И тут у нас – полное взаимопонимание. С людьми бы так. Плюхнувшись на подстилку и заняв большую ее половину, пес уснул. Я пробовала читать, но, видимо, недолго. Сморило на жаре.
Когда вернулась в реальность, солнце уже садилось в Волгу, оставляя за собой светящуюся алую дорожку, похожую на струйку крови, вытекающую в воду из дыры в боку. Ар спокойно лежал рядом, сторожил, он службу знает. Пора домой, бабушка к ужину ждет. Не то, чтобы волнуется, с таким-то охранником – 90 кг мощнейших мышц и костей под лоснящейся, без единого пятнышка, черной шкурой восточно-европейской овчарки, но непременно ворчит, мол, все, опять, остынет, а холодная еда впрок не пойдет.
Пока пробираемся через новые районы, совсем смеркается. Вдоль одной из, немногих в нашем районе, асфальтированных, улиц зажглись фонари. Последний стоит на углу нашего квартала. Здесь кончается асфальт, и свет – тоже. Лапы пса бесшумно ступают по, слегка присыпанной щебенкой, земле. Свет нам тут и не нужен, мы каждую кочку знаем. А чужим здесь делать нечего, особенно ночью. Ворота еще не заперты на щеколду, хотя, ставни уже закрыты. Уже в сенях нас встречает запах свежих пирожков. Ар, прямо в ошейнике и поводке, кидается к своей миске с едой.
В кухне свет уже погашен, бабушка что-то вяжет, сидя в кресле, в гостиной, и слушает спектакль по радио. Комнатка деда выходит в кухню, видно, что за дверью горит настольная лампа. Небось, опять, читает что-то о путешествиях. Заглядываю туда, и правда, Майн Рид, последние страницы.
– Тебе завтра в библиотеке книгу поменять? – спрашиваю его.
– Неплохо бы, второй раз уже прошелся, – отвечает дед, глянув на меня поверх очков.
Неудобно-то как, забыла про свою добровольную обязанность, а он не докучает. Всю свою жизнь он в сумке с инструментами какую-нибудь книгу таскал, чтобы почитать в обеденный перерыв или в трамвае, умчаться от серых будней в неведомые страны, а теперь до библиотеки добраться не может, не то что в путешествие отправиться.
– Пирожки на столе, под одеялом, теплые еще. Чай сама заваришь, – дед, вновь, уткнулся в книгу, смакуя описания далеких стран, в которых он никогда уже не побывает.
Иду на кухню, в темноте достаю, на ощупь, пирожок. С картошкой, мой любимый.
– Там еще беляши есть, – подает голос дед, – и Светка, опять, заходила.
В сердцах
