улице лето. В почтовом отделении скопилась очередь человек из десяти. В помещении жарко и душно. Белокурый мальчик лет четырех заплакал, и мать наподдает ему по попе: «А ну, успокойся сейчас же!» Она явно на взводе. Она держит ребенка за руку, он вырывается. «Еще хочешь?» – спрашивает она, поднимая свободную руку. Наконец мальчику удается выскользнуть, он удирает к центру зала, где стоит стенд с открытками, и принимается бегать вокруг. Мать бросается за ним и снова его шлепает. Мальчик рыдает, но вскоре успокаивается и начинает играть. Через некоторое время, забыв, что мать его наказывала, он с улыбкой кричит ей: «Мама, мама, смотри, что у меня есть!» Но мать ни о чем не забыла. «Я с тобой не разговариваю, – отрезает она, – потому что ты плохо себя вел». Еще через несколько минут, когда ребенок подходит к матери, она встречает его очередным шлепком. Он садится на пол и плачет.
Люди в очереди смущенно переглядываются, но никто не говорит ни слова. Они делают вид, что ничего не видят и не слышат. Я могла бы вмешаться, но, чтобы мое вмешательство было конструктивным, мне требуется время, а я очень тороплюсь. Мать мальчика стоит в окружении людей, но складывается впечатление, что она одна. Я решилась, подошла к ней и обратилась с чрезвычайно неудачной речью[4]:
– Я понимаю, что вы в плохом настроении, но есть другие способы успокоить ребенка. Совсем не обязательно его шлепать…
– Вас это не касается!
– Нет, меня это касается. Мне не нравится, когда дети плачут. Я полагаю, вас в детстве тоже били.
– Мне это только на пользу пошло!
Мы обменялись еще несколькими фразами, и я пыталась убедить маму мальчика, что в мои намерения не входит осуждать ее. Напрасный труд! Все мои слова разбивались о ее холодную враждебность. Я ушла, думая про себя: «О нет, на пользу вам это точно не пошло! Это нанесло вам глубокую психологическую травму. Свидетельство тому – напряженное выражение вашего лица и ваша нервная реакция на поведение ребенка, действительно непоседливого. Наверняка в детстве вам пришлось пережить грубое обращение. Вы старательно подавляли свои эмоции и предпочли очерстветь, чтобы не чувствовать боли».
Эта мама могла убедиться, что ее шлепки, крики и угрозы были абсолютно бесполезны. Чем больше она шлепала сына, тем громче он кричал и плакал и тем решительнее вырывался. Но она продолжала на него наседать, а в разговоре со мной настаивала на своей правоте, несмотря на явную бессмысленность ее «воспитательного метода».
Было бы гораздо эффективнее, если бы она спокойно поговорила с ребенком и переключила его внимание на что-нибудь интересное, но, судя по всему, она не признавала подобных приемов. В ее «воспитательном арсенале» было всего одно «оружие»: наказание. Очевидно, именно это она в детстве усвоила от собственных родителей.
Эта мама, копируя их, злоупотребляла своей родительской властью, чтобы компенсировать внутреннее чувство беспомощности.
Я говорила с этой женщиной сверху вниз, как человек компетентный говорит с невеждой. Увы, я не всегда поступаю правильно, и, несмотря на опыт, мне случается ошибаться с выбором нужной интонации. Надо было просто помочь ей или обратиться напрямую к ребенку. Я специально привожу здесь наш разговор, чтобы показать, как трудно бывает разобраться в сложной проблеме.
