хотела поговорить обо всём этом…
– Только не заводи разговор о твоём участии. Я уже говорил, ты не готова. Это Игра не твоего уровня.
– Я не буду. Но жду в ответ только правды.
Ксанд пристально вгляделся в её глаза.
– Правды? Какой? Я от тебя когда-нибудь что-нибудь скрывал?
– Не скрывал. Но сейчас, я чувствую, ты не смеешь со мной поделиться.
– Не смею. Хорошее слово. Ты хочешь меня заставить?
– Нет. Но попросить… могу.
Бард пожал плечами.
– Напомни на привале спеть тебе одну песню, моя лизанна застоялась. Так вот. Я тебе кое-что смогу рассказать, и рассчитываю, что ты меня поймёшь и не будешь пытать лишние подробности. Они и правда лишние.
Он пожевал губами, провёл перчаткой по холке лошади, тихонько кашлянул.
– Что-то творится пред ликом Иторы. Гибель твоего отца – лишь деталь. Я иду по следу одного из мощнейших проявлений этого процесса. Там, у Пика Тирен, может таиться разгадка, а может – неудача. Вот и всё. Я сказал тебе правду.
Больше они в тот вечер не разговаривали.
На неё было страшно смотреть – иссиня-белая кожа, тонким пергаментом обтягивающая заострившиеся скулы, чёрные провалы на месте глаз, недвижимое тело, которое покинули последние силы. Она лежала, заботливо укутанная в тонкое шерстяное покрывало, молча смотрела в пространство, и только лёгкий кашель, раздававшийся под сводами пещеры, говорил о том, что жизнь продолжает теплиться в этом измученном существе, напоминал, что ничего ещё не закончилось.
Нужно было продолжать бороться, давать ей силы, поить тёплым, укутывать.
Он поднимался с каменных ступеней, с усилием отрывая себя от натужного пения глубин, извечного голоса Иторы, брёл к огню, устало поводя плечами.
– Как ты?
Голос мало походил на звонкий девичий, он был так слаб, что выходил лишь едва различимый хрип. Однако было отрадно, что ей хватило сил хотя бы на это.
– Как я? Ты, девочка, лучше не трать силы на бесполезную болтовню.
– Болтовня… а мне, знаешь, временами кажется, что от меня… что от меня только эта болтовня и осталась. Где ты, почему я тебя…
– Я тут, тут. Ты просто закрыла глаза. Вот, я тебя сейчас напою своим отваром… Тебе нельзя столько говорить. Вот так… ничего, пройдёт ещё пара дней, ты окрепнешь. Встанешь, сходишь наружу, подышишь свежим воздухом, посидишь на тепле. Надо набираться сил.
Он что-то говорил, говорил… а самому хотелось плакать, но даже слёзы не шли, слишком много всего, слишком много.
Слова песни появились сами собой, вырываясь из груди подобно стону.
Выходил путник утром во поле,
Напевал он негромкий мотив
И слезу уронил на просторе,
Словно горе своё отпустив.
Натяну-ка
