подходящую щель между серебристой «тойотой» и стареньким «фордом», Барелли втиснул в нее «фольксваген» и вышел. Когда он запирал дверцу, сзади неожиданно раздался голос:
– Барелли?
Рука адвоката метнулась к висевшей под мышкой кобуре револьвера, но его тут же одернули:
– Не суетитесь!
Чуть повернув голову, адвокат увидел, что с ним говорит человек в светлом костюме, сидящий в «тойоте». Видимо, специально оставили только это место для стоянки, поджидая возвращения Барелли. Скорее всего, сотрудник военной контрразведки, так любивший носить светлые костюмы, откинул назад сиденье и лежал до появления адвоката, а теперь поднялся и опустил стекло.
– Вы что, не узнали меня?
– Узнал, – немного успокоившись, буркнул адвокат.
– Все сделали? – в темноте салона «тойоты» вспыхнул огонек зажигалки и потянуло табачным дымом.
– Да… Когда я получу новые документы и разрешение покинуть страну?
– Вам поверили? – продолжал допытываться контрразведчик.
– Да, да, – с трудом развернувшись в тесном пространстве между близко стоявшими машинами, адвокат наконец-то получил возможность встать лицом к собеседнику. – Но вы не ответили на мой вопрос.
– Получите, – недовольно проскрипел человек в светлом костюме.
– Вы мне уже столько раз обещали! – не выдержал адвокат. – Когда я получу, когда?
– Когда все будет сделано, – отрезал контрразведчик и включил мотор.
Барелли торопливо выбрался на тротуар и «Тойота», мигнув красными огоньками стоп-сигналов, унеслась прочь по пустынной улице.
– Будь ты проклят! – плюнул ей вслед адвокат, давая выход своим чувствам и поплелся к подъезду…
Ночью Менза спал плохо – его преследовал кошмарный сон: будто он выходит из квартиры на плохо освещенную лестничную площадку и направляется к лифту, но тот занят, а сверху, по лестнице, спускается некто в темном, и лица его не разглядеть. Наконец подходит лифт, Менза бросается к нему, открываются двери кабины и тут некто в черном поднимает руку с пистолетом и стреляет. Менза видит во сне, как летит в него остроносая пуля, и не может увернуться от приближающейся смерти, а пуля ударяет прямо в грудь, туда, где сердце…
Проснувшись, он долго лежал в темноте, прислушиваясь к собственным ощущениям – болело в левой стороне груди, словно туда и впрямь всадили кусок свинца, сердце билось редкими, болезненными толчками, а во рту ворочался высохший, шершавый язык. Наконец отпустило немного и на лбу выступила испарина слабости. Повернувшись на бок, Менза отругал себя последними словами – чего распускаешь нервы, они еще пригодятся!
Утро пришло с обычными тюремными звуками – стуком отпираемых и запираемых решеток, шагами охраны, гулко разносящимися по пустым коридорам, перекличкой часовых и выводом на оправку. Позавтракав, Менза закурил и стал с нетерпением ждать появления монаха – ведь Моу обещал сделать все, чтобы тот не миновал камеры
