возле воронки. Винтовка сержанта Григорьева оказалась пуста. Да и окажись в ней патроны – что он, с одной-то винтовкой, против изготовившейся к атаке роты? По ширине и количеству проходов можно было без труда определить, какая атака готовится. Взвода, роты или батальона. Гранату, которую он осторожно высвободил из крепких пальцев взводного, до заграждений, пожалуй, не добросить. Пока лежал без сознания, потерял много крови, а с нею и сил. А теперь ещё предстояло выбираться со взводным на плечах. Так что тут не до стрельбы. И не до немцев. Всё равно проволоку они уже срезали. И одинокая граната ничего не изменит. А их, затаившихся здесь, на нейтралке, выдаст.
Он перекинул через голову ремень винтовки, поднял обмякшее тело взводного и потащил его к лесу. Назад, к сухому ручью, в сторону своей траншеи, идти было опасно. Наверняка за нейтральной полосой уже наблюдали снайперы. Так что по прямой уйти они им не дадут. Но здесь их пока закрывали кусты. Лощиной, скатившись с пригорка, они вскоре незаметно добрались до осинника. Там и затаились.
Сержант зарядил винтовку новой обоймой. Замерев, они ждали своей участи. Взводный лежал на спине. С трудом он держал голову, чтобы хоть что-то видеть, – там, за кустами, где открывалась поляна, где вольно гуляло жаркое заполуденное солнце и лёгкий ветерок поколыхивал верхушки трав, уцелевших от огня и осколков, шла немецкая цепь. Он толкнул Григорьева. Тот обернулся.
– Не вздумай стрелять, – промычал взводный. Губы спеклись, как будто по губам полчаса назад его били до полусмерти.
Григорьев кивнул.
– Может, не заметят.
Немцы прошли по склону вниз. Пролязгали их танки. Но стрельбы не было слыхать и минуту спустя, и больше. Как будто наши отошли без боя. Или некому там уже было отходить и биться. Подождав ещё немного, Нелюбин и Григорьев отползли глубже в лес. Нелюбина мутило, во рту накапливалась горькая, с рвотным привкусом слюна, и он сплёвывал её, но вслед за слюной его всё же выворачивало.
– У тебя, похоже, контузия, – кивнул ему Григорьев. – Полежать тебе надо. Слышь, взводный?
– Тошнит…
– Это и есть контузия.
– В груди ломит. Как всё одно осколок там…
Нелюбин мотнул головой. Он уже сам кое-как управлялся со своим телом. Но быстро уставал. Ноги подгибались, как будто ему под коленками подрезали жилы, но не до конца, так что ещё можно было где трюшком, а где на карачках передвигаться в нужном направлении.
Вот жизнь, жалел себя, как мог, Нелюбин, что ж это за распроклятая такая жизнь… Контужен – не ранен. Кровью не истеку, всё же радовался он своему теперешнему состоянию. Но, с другой стороны, контузия бывает и похуже ранения. Он вспомнил курсанта Воронцова и то, как тот порою дёргал головой и, замерев вдруг, болезненно морщился. Жаловался, что стекло битое в ушах звенит, покоя нет. А главное, вот что плохо: в госпиталь с контузией не направляют.