Вы же особенный человек! Совершенно особенный! – Ведь у него незаурядная, гениальная жена, прямо как величайшие кинозвезды, и он любит ее вместе с ее любовью – такими вот банальностями она его успокаивала. Осыпая при этом его пожарный мундир своей всегдашней лиловатой пудрой. И старания Сильвии даром не прошли, в конце концов он тоже стал горевать о своем друге. Для ревности в самом деле уже не было повода.
Когда все ушли, мы с Гретой занялись неотложными делами. Похороны состоятся уже через день. Извещения о смерти можно бесплатно напечатать у одного из бывших клиентов отца. Поздно вечером мы отнесли письма на главный почтамт. Тетя Грета была очень близорука и шла по затемненным улицам крайне неуверенно. Мне приходилось поддерживать ее, чтобы она не споткнулась и не упала. Провожая ее под руку домой, я в отчаянии думала: “Вот моя судьба – поддерживать других. А меня никто не поддержит”.
На похороны пришло на удивление много народу. Представитель Палестинского ведомства минут пять сыпал стандартными фразами о “похоронах ветерана”, не сказав ни единого личного слова о моем отце. Мне хотелось влепить ему пощечину и сказать: “Прекратите!” Я ведь точно знала, что у отца обманом отняли шанс выехать в Палестину.
“Я не хочу умереть в этой гнусной стране”, – говорил он мне. Именно поэтому и отказался покупать участок на кладбище: “Мы уедем, так зачем? Выброшенные деньги”. На самом-то деле у него не было ни пфеннига. И я не могла похоронить его рядом с мамой. Ему отвели место далеко, у самой стены кладбища Вайсензее.
“Ожесточающий сердце свое будет ввергнут в несчастье” – эта фраза из надгробной речи раввина Зингермана предназначалась в первую очередь мне. Во всяком случае, мне так казалось. Ведь Зингерман достаточно хорошо меня знал. Потому и увещевал.
До похорон я была более-менее сдержанна и спокойна. Только потом сорвалась. И безудержно расплакалась. Внезапная утрата и полное одиночество донельзя меня напугали. Я шла по улице и плакала, когда столкнулась с матерью моей одноклассницы Лени Ример.
– Госпожа Ример! Госпожа Ример! Мой папа скоропостижно умер! – рыдала я.
– Да-да, – обронила она, не останавливаясь, потом обернулась и совершенно без эмоций добавила: – Пусть Господь вас утешит.
Тут я поняла: большинство людей эгоистичны и заняты только собой, тем более в нынешние времена. Придется мне внешне взять себя в руки и немедля стать взрослой.
Через несколько дней после смерти отца мне приснился очень яркий и страшный сон: мы оба бежали по асфальтированному шоссе. Спасались от погони. Я бежала быстро, но папа почему-то бежал по какой-то клейкой полосе. В войлочных тапках, которых у него на самом деле никогда не было. Через каждые два-три шага одна тапка прилипала, и он поневоле останавливался. Каждый раз я отдирала тапку от клея. Он обувался, делал несколько шагов, я убегала вперед, – и повторялась та же история. “Беги, дитя мое. Я не могу, ты же видишь, застреваю. Беги!” – упрашивал он. “Нет! – отвечала я. – Я тебя не брошу! Никогда!”
Все
