style="font-size:15px;"> – Так вот, мадемуазель Ялович, вы совершили ошибку. Повели себя нормально, – объяснила она.
И я получила урок на всю дальнейшую жизнь: в ненормальной ситуации нельзя вести себя нормально. Нужно приспосабливаться.
Когда мы приступили к работе на “Сименсе”, нас было около двухсот еврейских девушек и женщин. Наш цех располагался очень близко от входа на станцию “Вернерверк”[13] в районе Шпандау. Поэтому нам, подневольным работницам, не нужно было, как в других местах, где-то собираться, чтобы затем нас толпой вели к рабочим местам. Нам разрешили утром приезжать поодиночке, брать ключи от шкафа, где мы оставляли одежду, и идти к станку. Доска с ключами одновременно служила для контроля, вовремя ли мы явились на работу.
Нас разделили на бригады по шесть человек, каждая под началом наладчика. В большинстве мы работали в просторном цеху, стоя за токарными станками, а некоторые – в соседних помещениях, сидя за столами.
Мою бригаду определили к станкам возле окон. Так мы, по крайней мере, видели, светит ли на улице солнце, идет ли дождь или снег. Но весь день точно прикованные торчали у станка. Никакой возможности хотя бы секунду-другую размять ноги, поскольку суппорт станка приходилось останавливать и двигать бедром. Постоянно возникали новые синяки, тогда как старые желтели и зеленели. Неевреев охрана труда к работе на таких станках без спецодежды не допускала. Что же до нас, подневольных работниц, то эксплуататорская фирма “Сименс” экономила даже на кожаных фартуках.
Очень тяжелый физический труд. Но куда хуже – отупение, вечный повтор одних и тех же приемов, вдобавок ощущение, что поступаешь неправильно, так как работаешь на германскую военную промышленность.
Нашего наладчика звали Макс Шульц, на “Сименсе” он работал уже много лет. Жил этот набожный католик в садовом поселке в Любарсе. А родом был из окрестностей Бромберга. “По-польски город называется Быдгощ”, – пояснял он. Он был из так называемых приодерских поляков, уроженец Верхней Силезии, где говорили на одном из польских диалектов.
Каждую вторую фразу Макс Шульц начинал словами “мой духовник говорит…”. Он не только ходил к исповеди, но и регулярно советовался со священником. “Мой духовник говорит, что все люди – братья и сестры и я должен выказывать вам как можно больше любви. Мой духовник говорит, нацисты самые большие преступники в истории человечества” – с течением времени он произносил подобные фразы все более открыто.
Школу ему, пожалуй, довелось посещать лишь год-другой. Читать Макс Шульц умел, но писал с огромным трудом. И заполнить наши зарплатные ведомости было для него серьезной проблемой, ведь приходилось регулярно заносить в особую графу, сколько винтов изготовила каждая работница. В конце концов он обратился ко мне за помощью. Хотя это, разумеется, строго воспрещалось. Я заворачивала формуляры в бутербродную бумагу, прикрывала ветошью, тайком выносила в туалет, заполняла и опять приносила ему.
Ветошь мы всегда держали при себе. Вытирали ею охлаждающую жидкость, которая
