style="font-size:15px;"> – Кого? – спросил полковник рассеянно.
– Да Анюту! Что это, мой друг, ты точно не слышишь… О чем ты думаешь?
– О том, где ее поместить, эту самую Анюту, – сказал полковник. – Жена, возьми ее к себе, – заключил он решительно.
– И рада бы душой, да куда же? Квартира наша маленькая, у нас четверо детей мал мала меньше, и взять еще Анюту да ее няньку… Куда я их помещу?
– Как-нибудь устроимся. Возьми ее именно потому, что у нас четверо детей. Чем больше мы своих детей любим, тем больше должны делать для детей оставленных и несчастных. Я не могу бросить сироту и, имея кров, не приютить ее. Притом же она дочь нашего офицера, убитого на службе. Я считаю, что мы обязаны взять ее теперь к себе, а потом увидим.
– Увидим, – сказала Наталья Дмитриевна и отправилась в квартиру умершей. Она возвратилась оттуда вся в слезах.
– Не могу видеть девочку, – говорила она своему мужу. – Она ничего не понимает, играет в игрушки, смеется, а мать ее лежит в гробу. В квартире двери настежь, всякий, кто хочет, входит поглядеть на покойницу, прислуга слоняется по дому, в столовой около гроба толпится всякий народ, расспрашивает о подробностях няньку, а нянька тараторит на все стороны со всеми приходящими, рассказывает о смерти Богуславовой и указывает на сиротку, ее дочь. Мне было жутко смотреть на это.
– Обыкновенное дело, – сказал полковник, – всегда так бывает, когда умирают без близких.
– А нянька Анюты препротивная! Желая произвести впечатление на публику, она хватает Анюту за руки и восклицает: «Плачь! Да плачь же! Ты сирота!» А девочка ничего не понимает и улыбается. Даже сердце щемит глядеть на все это. Да, ты прав. Я возьму ее к себе, пока родные ее не выпишут. Потеснимся.
– Вот и хорошо, – кивнул полковник.
Богуславову похоронили, а после похорон полковник сам принес Анюту на руках в свой дом, прямо в детскую. Жена полковника была женщина слабого характера, и потому не обошлось без споров. Няньки детей роптали. Им пришлось потесниться, чтобы поместить Анюту с ее нянькой, которая из себя выходила по всякому случаю и тотчас перебранилась со всеми. Через неделю, вследствие постоянных ссор, она, к великому удовольствию Завадской, отказалась от должности, и бедная Анюта осталась совсем одна в чужом доме, в чужой семье, с совершенно незнакомыми ей людьми. Анюта горько плакала и звала неустанно маму и няню. Даже ночью она просыпалась и жалобно кричала, повторяя: «Мама!.. няня!.. мама!.. няня!..»
Завадская всячески утешала ребенка, ночей не спала, нянчилась с ней, и, наконец, ей удалось через несколько дней приучить Анюту к себе. Анюта ходила за ней тенью, держась обеими ручонками за ее платье.
Наталья Дмитриевна Завадская с трудом узнала адрес Богуславова, деда Анюты, и написала ему письмо, уведомляя его о том, что девочка потеряла отца и мать, и просила его распорядиться ее судьбой. Долгое время Завадские не получали никакого ответа. Потом пришло письмо, но не от деда, а от его второй жены, мачехи отца Анюты. Она писала, что ее муж уже год как умер, что она осталась вдовой,
