бокам висели патронташ и пороховница, и у пояса болтался большой финский нож. Словом, это был самый настоящий американский стрелок, да и только.
Первую минуту мы стояли друг перед другом в самых глупых позах и молчали. Потом Володька, видимо довольный впечатлением, произведенным на меня, самодовольно усмехнулся.
– Что, не ожидал?
Проговорил он это тоном какого-то снисходительного превосходства, от которого меня всего передернуло.
Федька смотрел на нашу встречу, остановившись в сторонке, и усмехался своей хитрой улыбкой. Он, видно, сообразил, в чем тут дело, но оставил свой вывод при себе.
– Пойдем к лодке! – предложил Володька, после того как мы пару минут молча созерцали друг друга.
Встреча была такой неожиданной, что я не мог прийти в себя. Мне нужно было многое сказать приятелю, и, пока я шел сюда вслед за Федькой, меня осаждали многочисленные вопросы. Но теперь все они вылетели из головы, и я не знал, о чем заговорить.
Я пошел за Володькой, Федька поплелся следом за мной.
По обеим сторонам ручья тянулись кусты ивняка, совершенно скрывая его под своими ветвями. В том месте, где ручей впадал в Неву, кусты особенно низко свешивались над небольшой выемкой берега, совсем прикрывая ее, и образовывали маленькую бухточку, укрытую куполом зелени. Здесь и было Володькино убежище.
Красивая двухвесельная шлюпка, выкрашенная в белый цвет, тонула в листьях ивняка. В ней лежало несколько свертков Володькиных припасов, а надпись на носу, выведенная черными буквами, звучала гордо и сразу изобличала владельца лодки. «Орел снеговых гор», – было написано на ней, явно в честь храброго старика канадца из романа Ферри.
– Вот моя лодка! – входя в шлюпку, заявил Володька.
– Володька! Да ты и взаправду в Америку едешь? – воскликнул я, полный восхищения и тайной зависти к другу.
– Конечно. А ты знаешь уже?
Я поспешно рассказал ему о телеграмме.
Володька нахмурился, видимо под влиянием каких-то воспоминаний. Однако больше ничем он своих чувств не выдал и через минуту уже не без довольства заметил:
– Уже и телеграмма! Ловко!
– Ты, стало быть, беглец! – выпалил вдруг Федька, за все время не проронивший ни слова.
Он с нескрываемым любопытством обозревал фигуру Володьки, и тот чувствовал себя неловко от его пристальных взглядов.
– Не беглец, а путешественник! – с досадой поправил Володька. – Беглецы – это что из тюрем убегают.
– Все равно. Ты ж от родителев сбежал, – вот и беглец!
Федька так же возмутительно путал понятия, как и тетя Миля, и мне стало совестно за него перед Володькой.
– Да ну тебя, Федька! – с досадой отозвался я и принялся объяснять ему разницу между беглецом и путешественником.
Но Федька явно не понимал меня и с упрямством убежденного человека повторял:
– Сбежал – так беглец!
– Ну
