отец. Нас у него три дочери и один сын. Сильный был, добрый, учил меня всему, что знал сам, только до тяжелой работы не допускал. В-третьих, Зоя с Леной и Алешка, младший. Мы в нем души не чаяли! Таким он рос чудесным мальчишкой, ну просто подарок, а не ребенок. Зойка была веселая и хорошенькая, такие обычно бывают счастливы, Лена – строгая и красивая, улыбалась редко, но если улыбнется, ходишь как поцелованный. Ты сейчас сидишь и думаешь, что я тебе сусальную картинку рисую, да?
– Нет, Нина Ивановна.
– Ты подожди! У меня фотокарточка есть. Я ее берегу как зеницу ока.
Худякова легко поднялась и выдвинула ящик буфета.
– Вот, смотри.
Фотография поразила Илюшина. Это был профессиональный портрет большой семьи. Молоденькая Нина смотрела в камеру – выражение такое, будто вот-вот расхохочется, спрыгнет со стула и умчится босиком, сбросив надоевшие туфли.
– Какой же это год?
– А вот на обороте написано… тысяча девятьсот пятьдесят восьмой. Значит, мне тут, дай сообразить… ага, пятнадцать. Снимал нас Ильясов, вот и подпись его. Он затеял что-то вроде любительской этнографической экспедиции. Ездил по окрестным селам, снимал людей и их дома, песни записывал. Первый раз побывал у нас в пятьдесят восьмом, второй – тридцать лет спустя или чуть меньше. У меня, как видишь, фотокарточка осталась от первого его визита. Он не всем делал такой подарок.
– А от второго?
– Ильясов старенький уже был. Кажется, опостылело ему это дело. Я его и не видела, не хотелось мне с ним встречаться. Но ты на карточку-то смотри, смотри! Видишь – это мамочка моя, она всегда улыбалась. Вот это Зойка, на ней любимое платье в розочку. Лена фотографироваться не хотела, Алешка ее развеселил. Красивые, а?
– Очень, – признал Илюшин. – У вас прекрасная семья, Нина Ивановна.
– Чаем ее не залей. Они и без того у меня желтеют от времени, чисто папуасы.
Она ласково погладила фотографию и с той же интонацией сказала:
– Значит, папа мой умер прямо на поле через восемь лет после того, как Ильясов посадил нас перед своей камерой. – Нина Ивановна загнула один палец. – Мама пережила его на полтора года. Остались мы с сестрами и Лешкой. Вроде бы можно жить, верно?
Макар смотрел, как она загибает остальные пальцы, и молчал.
– Лена вышла замуж, уехала на Север и там через пять лет наложила на себя руки. Отчего, почему – не знаем. Письма она писала короткие, я их потом перечитывала без конца, но она всегда была скрытная, Ленка моя… Ничего я из них не узнала. Зойка погибла по-глупому. По путям шмыгнула перед электричкой, можешь себе представить? Взрослая тетка, а пяти минут пожалела, чтобы до перехода дойти. Знаешь, кому сказать – не поверят: Лену-то я простила, а вот Зойку – нет. Она ведь беременная была. И себя загубила, и ребеночка. Кто остался? Я да Лешка. Ну, Лексею моему в Камышовке всегда было тесно. Он уехал в город, сначала на одной женщине женился, затем развелся и сразу к другой подался, потом и вовсе к третьей. Детей
