места жительства, временно проживающий у Нины Ивановны.
Пожилой мужчина с изможденным морщинистым лицом, заросшим неопрятной щетиной. Волосы всклокочены.
– Никого я здесь не знаю. Похер мне. Хоть бы все они передохли.
– Ты заметил, какая у этого Григория куртка? – спросил Илюшин, когда они вернулись в машину и достали термос.
Можно было отогреться в доме Красильщикова, но Макар проявил щепетильность, сказав, что если они не станут браться за расследование, к чему все идет, то он предпочитает обойтись своим чаем.
– Ага. На мою похожа.
– Не похожа, а в точности такая же.
– Странный выбор для охотника.
– Они здесь все странные…
Машина стояла на пригорке, и озябшая Камышовка, едва присыпанная первым снегом, лежала перед ними. Не больше двух десятков жилых домов, три колодца, горнист. Возвращаясь обратно, они постояли перед скульптурой, рассматривая вечно юное лицо мальчика с горном. Илюшин сказал, что, если Красильщиков действительно похоронил труп под памятником пионеру, в этом есть известный стиль. Бабкин заметил, что, если бы Макар издавал газету, она называлась бы «Вестник циника».
Отпивая горячий чай из термоса, Илюшин спросил:
– Если снимем отпечатки с гребня, нам это что-нибудь даст?
– Брось! Какие отпечатки три месяца спустя? Не говоря уже о том, что Красильщиков при нас брал обломки без перчаток. И потом, у нас же нет образцов.
– Да, пальчиков Бакшаевой очень не хватает.
– Давай-ка наведаемся в местное отделение. – Сергей перегнулся назад и вытащил из рюкзака бутерброды. – Сколько до него?
Макар сверился с картой.
– Десять километров. Нет, двенадцать.
– По-хорошему, с этого и надо было начинать, – проворчал Бабкин.
Илюшин не ответил. Он рассматривал ближний к горнисту дом, по шиферной крыше которого бродила ворона. Полчаса назад, когда они постучались, им никто не открыл. Сейчас он видел, что кто-то стоит у окна, отодвинув занавеску. Смотрел ли этот человек в их сторону или просто замер в задумчивости, Илюшин не мог разглядеть. Возможно, хозяин дома недавно вернулся или же спал, когда они приходили. Возможно. Но Макара отчего-то тревожила эта фигура, как тревожит пловца неясная тень в глубине реки, которую он видит за секунду до нырка.
Браться за расследование ему не хотелось.
Причина была не в Красильщикове.
Макар чувствовал себя в Камышовке как растение-эндемик, пересаженное в незнакомый ареал. Не просто чужая, а враждебная среда окружала его. Он был человеком, родившимся в большом городе и пропитавшимся им; в его крови были растворены испарения асфальта, в его легких осела машинная копоть. Даже недолгое пребывание вдалеке от Москвы заставляло Илюшина ощущать что-то сродни неполноценности, как если бы вместе с городом из него изымали часть души. Город шумел, орал, шептал, кричал,
