разваливающихся рассветах и усыпил меня, чтобы исподтишка воспользоваться ими; он дал мне всласть наговориться о садах, на всех парусах из красного вечернего воздуха несущихся в открытую ночь, и вот – он поднял эти паруса, а меня оставил лежать в портовой таверне, и вы ведь не позволите ему будить меня, если хитрец это вам предложит.
– Послушайте, дорогой, при чем же я тут? Лакей, надеюсь, окончательно вас разбудил?
– «Нет, – скажете вы, – ночь прибывает, не быть буре б, надо торопиться, пора, не буди его».
– О синьор Гейне, как глубоко вы заблуждаетесь. «Да, – скажу я, – да, да, Феррара, растормоши его, если он еще спит, мне недосуг, разбуди его живей, собери все свои толпы, грохочи всеми площадями, пока не добудишься его: время не терпит».
– Да, правда, тетрадь!..
– После, после.
– О, дорогая синьора, Феррара обманулась в своих расчетах, Феррара одурачена; отравитель бежит, я пробуждаюсь, я пробужден, – я на коленях перед вами, любовь моя!
Камилла вскакивает.
– Довольно!.. Довольно!.. Правда, все это вам к лицу. Даже эти банальности. Именно эти банальности! Но нельзя же так, право! Вы ведь странствующий комедиант какой-то! Мы почти незнакомы. Только полчаса назад… Да Господи, мне смешно даже рассуждать об этом – и все же я ведь вот рассуждаю. Никогда еще в жизни глупее себя не чувствовала. Вся эта сцена как японский цветок, моментально распускающийся в воде. Ни больше ни меньше! Но ведь цветы-то эти бумажные. И дешевые цветы!
– Я слушаю вас, синьора.
– Синьор, я охотнее слушала бы вас. Вы очень умны и даже саркастичны, кажется. Между тем вы не гнушаетесь банальностями. Это странно, но в этом нет противоречия. Ваш театральный пафос…
– Простите, синьора. Пафос – это по-гречески страсть и воздушный поцелуй по-итальянски. Бывают вынужденно воздушные…
– Опять! Увольте, это несносно! Что-то кроется в вас, объяснитесь. И послушайте, пожалуйста, не сердитесь на меня, милый господин Гейне. За всем тем вы все-таки – вы не осудите меня за фамильярность? – вы – необыкновенный какой-то ребенок. Нет, это не то слово, вы – поэт. Да, да, как это сразу я не нашла его, а ведь для этого достаточно взглянуть на вас. Какой-то Богом взысканный, судьбою избалованный бездельник.
– Evviva![4] – Гейне вскакивает на подоконник, перегибается всем телом наружу.
– Осторожнее, синьор Гейне, – кричит Камилла, – осторожнее, я боюсь!
– Не беспокойтесь, дорогая синьора. Эй, фурфанте! Лови! – Лиры летят на площадь. – Столько же и, может, вдесятеро больше получишь, обворовав с десяток феррарских садов. Сольдо за каждую дыру в штанине! Марш. Да смотри не дыхни на цветы, как будешь несть: у контессы чутье мимозы. Рысью, шалопай! Волшебница, вы слышали? Мальчишка вернется в костюме амура. Но к делу. Что за проницательность! Одною чертой, чертой Апеллеса, передать все мое существо, всю суть положения!
– Я
Ура!
