ними и такие, которые вели жизнь изнеженную и полную удовольствий и у которых не было ни малейшей заботы о добродетели. Радушно принимая всех их, отец оглашал их наставлениями из Божественных Писаний и преподавал им лучшее, убеждая не стремиться ни к чему другому, кроме одной добродетели, бессмертного и постоянного сокровища. Ибо, говорил, мирское, подобно весенним цветам, пропадает, обманывая нас внезапными превращениями и улетая прежде, чем рассмотрим. Отрекающимся от мира [говорил он] нужно быть свободными от всего излишнего и по возможности хорошо приготовленными, чтобы могли легче совершать путь прямо к небесному и преодолевать всякое препятствие. [Col. 148] И он возбуждал в них такую любовь к добродетели, что они без отлагательства и промедления, в охватившем их порыве, отказавшись от всего, отдаются Богу, считая как бы помехой для души даже просто взирать на богатство. Переменив одну жизнь на другую, изнеженную на суровейшую, они познали меру смирения и добродетели, не преклонив душу ни к чему земному. Не только они, но и из монахов, приходивших к нему, некоторые пожелали остаться при нем и иметь его наставником и игуменом. Этих также он принимал с отеческим милосердием и удостаивал всякого попечения, обращаясь с ними и любя их, как собственных чад, и исполняя все, что, на его взгляд, они желали. Не отдавая предпочтения постригшимся от него самого и не ставя тех на втором месте, как, может быть, поступил бы иной честолюбивый и суетный, но зная, что образ [монашеский] – один и тот же, где бы кто ни облекся в него, подобно тому как для всех одинаково и неизменно облечение крещением, он каждому воздавал должное и применял меру чести соответственно только добродетели и прилежанию к добру, так что лишь таким путем желающий мог стать выше или ниже, чтобы этим заставить их более усердствовать в добродетели и показать, что большая честь принадлежит единственно ей.
Братолюбие преп. Феодора
31. Их жизнь казалась и была настолько высокой, что всем хотелось отобразить в себе хотя бы малую часть их жития и, руководясь этим, самим воспитываться в добродетели и совершенствоваться. Когда же они, возрастая в числе, дошли до огромного количества, простиравшегося без малого до десяти сотен, то отцу стало неудобно и даже почти невозможно испытывать и изведывать каждого отдельно, следить за их словами и помыслами. Ибо как было возможно одному наблюдать за столь многими, и во всех мелочах? Он надумывает нечто лучшее для нас и достойное его великого ума, что должно было принести большую пользу ему и нам. Именно, избрав выдающихся из братий, жизнь которых свидетельствовала, что они выше других по добродетели, он поставил их для надзора за прочими, чтобы они могли видеть, если что-нибудь совершается не на добро другим, и сообщать об этом общему учителю и чтобы таким образом ничто не могло утаиться, будучи открыто стольким глазам и надзираемо столь многими. Он назвал их особыми и соответственными именами, нарекши их наблюдателями [епистимонархами], чиноначальниками [таксиархами], блюстителями [епитиритами] и будильщиками [диипнистами]. Из них же затем более совершенных и
