ьной жизнью, и, несмотря ни на что, еще больше убедиться в правоте извечных истин, а вернувшись на Сечь, продолжить обучение искусству гопака. Для этого Митроха после обучения азам казацкой науки в возрасте девятнадцати лет отправляется в мир, в котором ему необходимо далеко за пределами Сечи выполнить задание учителя и названного отца казака-характерника Левка Байзаблуда, о сути которого ему самому необходимо догадаться.
Митроха, столкнувшись с особенностями жизни различных групп населения: и кузнецов, и шляхтичей, и корчмарей, работая кузнецом, вышибалой в корчме, убеждается в правильности выбранного им пути, обогащает и совершенствует искусство гопака. Пройдя жизненные университеты вдали от Сечи, заработав денег, почувствовав, что пора возвращаться, Митроха, проявив инициативу, приводит на Сечь новых друзей, «собрав» их по белу свету.
Повествуя о детстве и юности Митрохи, рассказывая о казацкой доле, о сметливом и подвижном парубке Митрохе, Василь Галайда приоткрывает мир, который существовал в Украине всего каких-нибудь четыреста лет тому назад, в конце шестнадцатого столетия. С казацким юмором рассказывает Василь о корчмарях, об особенностях жизни шляхты, об отношении к питию горилки некоторых из них и не только об этом.
Встретились семилетний Митроха и его названный отец, казак Левко, в 1584 году в поселении Бередичи, которое было даже не поселением, а состояло из нескольких домов, в одном из которых проживала семья Митрохи. Степь да степь кругом. Рядом течет неспешно Славута-Днепр. Тянется невидимая нить казацкой доли, чтобы в один прекрасный момент не оборваться, а явить миру парубка и казака – Митрофана Череду.
Смышленый парубок
Эту историю рассказал мне, Василю Галайде, казацкий батька Митрофан Чередник по прозвищу Череда. Впрочем, прозвищ у Митрофана было много. Успел казак по свету постранствовать и погулять, да так, что было о чем в преклонные годы вспомнить. С Чередой мы были почти одного возраста. Он был младше меня только лишь на семь лет, а когда тебе уже почти девяносто, то какие-то семь лет разницы вообще не сказываются. Может кому-то показаться, а что еще двум дедам делать, как не сидеть где-нибудь в тенечке и байки травить. Оно-то так, но только с одной стороны, с другой – сказки да побасенки сказывать промежду делом – тоже уметь надобно, хыст (талант) к этому делу иметь… Череда такой хыст сполна имел. Долго иной раз я смеялся, его слушая, хоть за свою длинную жизнь твердо усвоил одно простое правило: что бы тебе ни говорили, а воспринимать сказанное надо спокойно и с силой. Только не всегда так получалось, особенно, когда Череда что-то из своей жизни вспоминал.
Это я к чему веду. Что Череда, что я характерниками были, а это, потомки, даже не название такое отличительное, а образ жизни и особый склад ума, разума и сознания. Кто вам будет рассказывать, что казаки в волков превращались, да еще чем-то подобным занимались, мало что о казацкой науке знает, тем более в ней смыслит. Если у тебя нет острого разума, да смекалки, то все твои потуги – пустой звук даже при наличии учителей, которыми на Сечи выступали казацкие батьки. Не всех они к себе в ученики брали, но такое наше право: видеть, кому, что, как и при каких условиях сказать можно и надобно, а в присутствии кого следует промолчать или сделать вид, что в этих вопросах ты мало что смыслишь. Ведь характерник – во многом актер. За жизнь, хочешь или нет, много ролей приходится играть. Чем длиннее жизнь, тем больше в ней приключений, стало быть, приходится не только казаковать, но и приторговывать, лекарским делом заниматься, многие профессии освоить, плотническое и кузнечное дело.
Жизнь, она такая, хочешь или нет, а наступает время, когда приходится свою гордыню в тряпочку свернуть и за пазуху спрятать или еще куда дальше, или вообще выбросить так, чтобы больше она к тебе не возвращалась…
Так вот, в отличие от меня Череда, его тогда Зайдой звали, не был сыном казака. Родители его селянами были. Их сын с малых лет к тяжелой работе привыкал. Вряд ли Митрофан даже казаком стал бы, не говоря уже о том, чтобы характерником быть, если бы не случай один.
Было хлопцу семь лет, когда через местечко, где он с родителями проживал, казацкий отряд проходил. А в том отряде казак такой был – Левком кликали, а прозвище у Левка было – Байзаблуд. Его все за глаза Байзой так и называли. Этот Байза Митрофана и заприметил. Глаз у Левка был наметанный. Он сразу же сообразил, кто перед ним. Митроха, так его кратко родители называли, ничем таким особенным среди детей не отличался, разве что иногда ни с того ни с сего на месте застывал и мог на небо смотреть или куда-то вдаль на Славуту очень долго глядеть, пока его не заставали за таким занятием и не прерывали.
Был Митроха четвертым ребенком в семье, рос хлопцем веселым и жизнерадостным, но иногда как будто что-то находило на Митроху, тогда он становился смутным и печальным, все делал медленно, как будто не здесь находился, а где-то далеко. Странность эта, впрочем, быстро проходила, а Митроха вновь становился подвижным и жизнерадостным ребенком. Заводилой он не был, но связываться с ним соседские ребята не решались. Бывало, что Митроха хмурился, закусывал
