сюда потому, что обещал отцу: если однажды вы меня все-таки позовете, я откликнусь. Если бы не это обещание, вы бы меня не увидели. Потому что мне не нужно от вас ничего: ни милостей, ни вашего родства. Мне все равно. Вы для меня не существуете.
Он лгал: этот человек все еще существовал для него, тяжесть не ушла. И все-таки Рэнсом ощущал себя свободнее, глядя в глаза графу и произнося спокойным голосом безжалостные слова. Он видел, как старик принимает их, и осознавал, что ломает его последние надежды. Но этот человек не был Рэнсому близок. Их связывало только кровное родство, которое меркло перед дружескими связями. Рэнсом знал столько хороших людей, что не мог поверить, будто мир состоит сплошь из подлецов. Подлецы встречаются, только они умирают в одиночестве. Этот человек сам навлек на себя душевное проклятие и только сейчас, по всей видимости, задумался, как провел свою жизнь, хотя следовало бы много раньше. Ведь отец ждал, всю жизнь ждал. И если бы граф позвал, лорд Сильверстайн поехал бы и простил, и жена с сыном смирились бы с таким положением дел. Потому что любили. Потому что отец всегда был для Рэнсома самым лучшим и самым правильным и для Вероники – тоже. Но теперь, когда отца нет, у Рэнсома не осталось долгов перед дедом. И снисхождения не осталось.
– Ты… ты… – часто дыша, граф приподнял руку, распрямил скрюченные пальцы.
– Я ваш наследник, – усмехнулся Рэнсом, – тот, какого вы заслуживаете. Чего вы еще от меня хотите? Формальности будут выполнены.
– Я… – Дед отдышался и слабо покачал головой. Взгляд, все еще живой и острый, был нацелен на Рэнсома, как шпага. Интересно, будь у старика под рукой оружие, попытался бы он убить? Нет, этот человек всегда предпочитал злое слово.
– Все? – холодно спросил Рэнсом.
Он понимал, что дед ждет от него вспышки, громкого крика, тщательно взлелеянных обвинений. Это помогло бы взломать лед отчуждения, возможно, сделать шаг навстречу друг другу и – невероятно, но вдруг? – простить. Но Рэнсом не ощущал себя готовым простить, а лгать умирающему – грех. Конечно, следовало бы поступить по законам Бога, отпустить этот камень из ладони. Увы, увы! Человек слаб. И Рэнсом чувствовал, что ненависть сильнее его.
Граф молчал. Тогда Рэнсом развернулся и вышел.
Глава 4
Все в этом доме было ему неприятно и непонятно. Слуги смотрели на Рэнсома испуганно, как будто на вампира, что вылез из закоулков диковатой легенды и с наступлением полуночи должен всех перекусать. Ему отвели комнату недалеко от покоев деда – старую, запущенную спальню, наспех протопленную, так как в доме стояла сырость, – и подали обед в маленькой столовой. Овощи были переварены, мясо – недожарено. Рэнсом поковырялся немного, затем оставил бесполезные попытки насытиться невкусной пищей, взял трость и треуголку и вышел из дома. Слуги и пискнуть не успели.
Рэнсом поймал кеб и велел ехать в район порта. В Лондоне он вместе со «Счастливицей» бывал два раза, но центр, где вдоль помпезных зданий прогуливались скучающие аристократы, не любил. Зато портовый район изучил неплохо
