подлинным любителям и поклонникам классического балета, и при этом – не только в России. Хорошо понимающие в прекрасном японцы одиннадцать раз предлагали Кораблеву навсегда остаться в Японии, однако великий Кораблев был твердо верен отечественному портвейну «Три семерки» и тому, что лучшую Родину, чем эта, вряд ли где удастся найти.
Как жизнь завела Гену в монастырь, судить не берусь. Ходили какие-то слухи о брате-самоубийце, которого Гена пришел отмаливать да так и остался в монастыре, почти сразу превратившись в живую легенду, которую показывали туристам и паломникам и у которой просили автограф.
Теперь же это явление звали отец Фалафель, и он уже который год выполнял работу псаломщика, то есть разжигал кадила, следил за чистотой в храме, смотрел за свечами, протирал иконы и подменял кого-нибудь в чтении псалмов, если этого требовали обстоятельства. При этом делал все это он, не ропща и не утомляя никого своими стонами и жалобами, а, напротив, всегда был весел и доброжелателен, так что добродушная улыбка почти не сходила с его лица, а работа псаломщика так и спорилась у него в руках, так что можно было предположить, что отец Фалафель просто-напросто родился псаломщиком и будет им, наверное, и в Царствии Небесном, где, конечно, требовались хорошие псаломщики, но уж, наверное, вряд ли была потребность в хороших балерунах, пусть даже таких знаменитых, как отец Фалафель.
Говоря о Фалафеле, нельзя было не вспомнить, что отличительной чертой его характера была вера. Не та вера, о которой писали святые отцы и о которой апостол Павел сказал, что она видит гадательно, словно сквозь закопченное стекло, а та, которая немедленно верила всему, что она услышала, или тому, что ей рассказали, так что в голове отца Фалафеля всегда была такая каша, разобраться в которой не было никакой возможности.
Скажут, допустим, отцу Фалафелю, что отец игумен отошел в лучший мир, так Фалафель пойдет рассказывать об этом всем, кого встретит по пути, пока не нарвется на самого наместника, которому он тоже чуть было не расскажет о том, что тот уже благополучно усоп.
Скажут Фалафелю, что отец Иов завербован ФСБ, чтобы следить за настроениями среди монахов, как он тут же уже бежит рассказывать об этом всем встречным-поперечным, и при этом с такими подробностями, которых не было прежде.
Скажут ему, допустим, что на самом деле Серенька Цветков не хулиган и забулдыга, а великий молитвенник, который за ночь целиком читает без перерыва всю Псалтирь, как уже бежит отец Фалафель разнести эту новость по всему монастырю и даже, под хихиканье братии, подойдет, бывало, к Сереньке под благословение да тут же ручку ему и поцелует.
И все это надо было понять, исследовать и проанализировать, так что, даже оказавшись сегодня на хоздворе, отец Фалафель страдальчески морщил лоб, размышляя над тем, что сегодня утром сообщил ему под большим секретом отец Ферапонт. А сообщил он ему новость, от которой у отца Фалафеля приятно заныло в животе и захотелось говорить какие-то смешные глупости, потому что принесенная отцом Ферапонтом новость заключалась в том, что по всему выходило, что отца Фалафеля должны
