его повидаться с нами, и те из нас, кто не навещал его в госпитале, искренне радовались его появлению, и, как я и говорил, подошло время ужина, и вечер выдался ясным и теплым.
– Ветер поднялся только ночью, – вставил кто-то из солдат.
– Да, – кивнул экстремадурец, – а потом один из них спросил офицера на испанском: «Где то место?»
«Место, где ранило Пако?» – спросил офицер.
– Я ответил ему, – подал голос солдат, который командовал. – Показал ему то место. Оно рядом с тобой.
– Вот это место, – указал другой солдат. И я сразу понял, что это оно, никаких сомнений не возникло.
– Потом один из них подвел Пако за руку к тому месту и держал там, а другой заговорил на испанском, но при этом делал очень много ошибок. Поначалу мы едва сдерживались, чтобы не засмеяться, и даже Пако заулыбался. Я не понял всего, но речь шла о том, что Пако должен быть наказан, чтобы все увидели, что ждет тех, кто попытается стреляться, и что и другие понесут то же наказание.
Потом, пока один держал Пако за руку, а Пако стоял пристыженный и сожалел о содеянном, второй достал револьвер из кобуры и выстрелил Пако в затылок, не сказав больше ни слова. Ни единого слова.
Все солдаты закивали.
– Так и было, – сказал один. – Ты видишь это место. Он упал с открытым ртом. Ты видишь.
И я видел его оттуда, где лежал.
– Он его не предупредил, не дал подготовиться, – солдат, который командовал, покачал головой. – Это очень жестоко.
– Вот почему теперь я ненавижу русских, как и других иностранцев, – объяснил экстремадурец. – Мы не должны питать иллюзий относительно иностранцев. Очень сожалею, если ты иностранец. Но для себя я не могу делать исключений. Ты ел хлеб и пил с нами вино. А теперь, думаю, ты должен уйти.
– Не надо так говорить. – Тот, кто командовал, повернулся к экстремадурцу. – Нельзя забывать о приличиях.
– Думаю, мы пойдем, – ответил я.
– Ты не сердишься? – спросил тот, кто командовал. – Вы оба можете оставаться в окопе, сколько хотите. Ты хочешь пить? Налить тебе еще вина?
– Огромное спасибо, но, думаю, мы лучше пойдем.
– Ты понимаешь мою ненависть? – спросил экстремадурец.
– Я понимаю твою ненависть, – ответил я.
– Хорошо. – Он кивнул и протянул руку. – Я не отказываюсь от рукопожатий. И тебе лично желаю удачи.
– И я тебе тоже, – ответил я. – И лично, и как испанцу.
Я разбудил моего оператора, и мы двинулись по склону к штабу бригады. Танки возвращались, и мы едва слышали друг друга в реве двигателей.
– Ты все время говорил?
– Слушал.
– Узнал что-нибудь интересное?
– Еще как.
– Что теперь собираешься делать?
– Вернусь в Мадрид.
– Нам бы повидать генерала.
– Да, –
