места. Лишь однажды в один из моих редких походов в церковь у меня совершенно случайно завязался разговор с одной женщиной, на ней была церковная одежда и я решила, что она служительница церкви. Она говорила о грехе и блуде, а на мне было одето неприлично короткое платье и без рукава. В общем, она подошла ко мне «читать нотации», но то что она говорила, не звучало как нотации. Сначала она спросила, знаю ли я что в такой одежде не принято ходить в церковь и почему. Я ответила что нет, и она предложила мне поговорить на эту тему. Она-то и рассказала мне об интимных местах и о том, что мальчики отвлекаются от мыслей о боге, глядя на эти места, а так же голые ноги и руки. Тогда я решила, что все, что во мне есть женского – грех. Тогда мне было одиннадцать лет, и то была церковь в которой я крестилась, мы переехали на новое место и мне хотелось попрощаться с этой церковью. Прошло два года, все это время в церковь я не ходила и думать забыла о том разговоре. Единственное что засело в моей голове, так это то, что отличает меня от мужчины – грех.
Гога сел рядом с ванной, гладил меня по голове и целовал в макушку.
– Дэ, я очень люблю тебя, ты мне веришь?
Я не слышала Гогу. Я была поглощена своим несчастьем и страхом. А он все пытался выяснить что же произошло. Он спрашивал меня из какого именно отверстия кровь, но я не отвечала. Время от времени он пытался дозвониться маме, но женский голос все время отвечал, что абонент выключен, или находится вне зоны доступа сети.
– Может у тебя месячные? – уже без надежды спросил он, потому что перебрал уже кучу всяких предположений, и ни одно не подошло.
– Что? – переспросила я.
– Месячные, – повторил Гога с проблеском надежды, – ты же знаешь что это такое?
– Нет.
– И с тобой такого раньше никогда не было?
– Нет.
Гога со звуком и с облегчением вздохнул. Потом пытался объяснить, что же это такое, но на полпути понял, что и сам не вполне понимает. Сказал лишь, что все это более чем нормально и вообще происходит с каждой девушкой, и да, я теперь девушка, взрослая. Потом, в очередной раз не дозвонившись маме он позвонил Дяде Олеже.
Дядя Олежа был вторым важным персонажем в моей жизни. Он сам именовал себя так – Дядя Олежа, и все остальные называли его именно так. Несмотря на то, что ему было чуть за сорок, он был Дядей, потому как был он авторитетным и уважаемым бандитами врачом. Он был хирургом-травматологом и работал в МХЦ имени Пирогова. Работал вполне легально и был «заслуженным» хирургом. А в гараже, недалеко от больницы, штопал подстреленных бандитов. Он был замечательным, харизматичным, веселым и очень добрым человеком, но таким виделся он только старикам, слабым женщинам и детям. Для остальных же он был кошмарным сном. Дяде Олеже не стоило переходить дорогу или стоять у него на пути. Закатает в асфальт. В прямом смысле. Он был как удав, тихий и спокойный, выслушивая плохие новости ни один мускул не дрожал на его лице.
