этикета. А интимные прогулки проходят в иное время, вдали от придворных глаз. И приглашаются на них лишь избранные.
У Анны невольно приоткрылся рот:
– Вы имеете в виду… свидания?!!
– Я этого не говорила, – уклончиво ушла она от ответа.
– И Вы могли бы меня отпустить на… такую интимную прогулку?!
Она сделала вид, что размышляет:
– Я могла бы Вас сопровождать туда. Но уже без штата фрейлин, – выдержав паузу, предложила Адеракс.
– Это правда? Вы не шутите? – Анна подпрыгнула в постели и захлопала в ладоши, – Вот здорово!
– Но при одном условии, что Вы пообещаете мне вести себя благоразумно.
– Конечно! Вы можете быть покойны; ведь со мной будет Юлия.
– Юлия? – нахмурилась мадам Адеракс, – Но, чем меньше людей будут осведомлены о Ваших интимных прогулках, тем надёжнее они сохранятся в тайне.
– Но Юлия – моя лучшая подруга. У меня нет от неё тайн.
– А у неё от Вас?
Анна неожиданно задумалась. В последнее время ей, и вправду, казалось, что Юлия чем-то удручена, но, поскольку фрейлина ничего не говорила, Анна решила, что причиной тому её переменчивость настроения или головная боль.
– Ваше высочество, не откажите мне в просьбе, – прервала её размышления мадам, – Не говорите фрейлине Юлии о том, что это я предложила Вам идею интимных прогулок.
– Почему?
– Она может истолковать это превратно. И это бросит тень на мою репутацию.
– Если Вы уверены, что это бросит тень на Вашу репутацию, то почему Вы мне это предложили?
– Простите, Ваше высочество. Возможно, я вижу то, чего другие не замечают. И моё сердце вовсе не каменное.
Рыцарская Академия
Петька Трубецкой вернулся из отпуска сияющий от счастья. И, пряча от приятелей глаза, виновато пробормотал с порога:
– Уверен, что вы имеете полное право меня осудить. И будете совершенно правы. Поскольку печальные обстоятельства, случившиеся в нашей семье, обязывают меня к скорби. И уж конечно, никак не позволяют допускать мыслей, не связанных с молитвами об упокоении души моей несчастной матушки на небесах. Но…
– Да говори уже! – не выдержал Лопухин.
– Это был самый счастливый месяц в моей жизни! – выпалил Петька, не в силах сдержать радости, – Хотя, поверьте, мне невероятно совестно в этом признаться, так как все эти дни, так любезно предоставленные директором в качестве отпуска, мне надлежало плакать и скорбеть.
– Будет кружева-то плести! – одёрнул его Митяй, – Труба! Мы верим, что ты ежедневно плакал и скорбел. И мы все одновременно плачем и скорбим с тобой. А теперь рассказывай!
Трубецкой уселся на кровать и, покрываясь румянцем, пустился в сказ:
– После того, как папенька отбыл в московское имение, я остался
